Да, но что я могу поделать.
А вообще, с учетом обстоятельств жизни самого Чайковского, думается мне все больше и больше, что Шестая - это о любви.
В середине, как в середине жизни, скерцо, игра, попытка остепениться и ирония. По-настоящему сумасшедшее бывает только в самом начале. И в самом конце. Что-то вроде схожести и разности первой и последней любви.
Боль в молодости кажется непереносимой, а с годами смотришь на нее с некоторым оттенком снисходительности и понимаешь, что настоящая боль, она сейчас, в конце, когда все без игры и всерьез, и ничего уже не повторится, и то, что есть - оно действительно последнее, что есть в жизни. Счастья с годами все меньше, но меньше - как бы это - количественно, что ли. Ведь сухарик на четвертом десятке воспринимается как драгоценность и доставляет больше счастья, чем огромный кремовый торт в семнадцать лет, потому что в семнадцать лет ему еще не умеешь по-настоящему радоваться.
