Что будущий гениальный создатель Номера Четыре родился 23 января 1786 года, мы знаем исключительно из его завещания, составленного в далекой России и подписанного "Анри Луи Огюст Рикар де Монферран". А произошло знаменательное рождение в предместье Парижа под названием Шайо. Впрочем, Монферран касательно имени в том же завещании вынужден дать некоторые пояснения. "Прозвание свое Монферран, которое было дано мне еще в детстве моей матерью и дядьями, произошло от того, что мой род имел первоначальное пребывание в Оверни, где у отца было поместье Монферран". Очаровательно. Мы должны понять - это нечто вроде кликухи "симпомпончик", которую с приставкой "де" приклеил к себе данный молодой индивидуум. "Если же возникнет сомнение насчет действительности сего акта, то принимаю другие свои имена, в особенности прозвание Рикар, которое носил мой отец", - добавляет в конце завещатель, и по его тону понятно, что сомнения в его дворянстве у современников очень даже были.
Сомнения родились не на пустом месте: Огюст был
Так что распространенная в современной литературе о Монферране версия о его дворянском происхождении, судя по всему, затрещала по швам еще при жизни великого творца. Впрочем, там треску было много. Но не будем забегать вперед, а лишь отметим, что дворянством Огюст Рикар явно наградил себя сам, и даже если сделал это с подачи гордой отпрыском мамы, это его не оправдывает.
О молодости Огюста известно главным образом с его слов: однажды у него возникла необходимость подать французскому послу в Петербурге объяснительную записку с краткой биографией (мы еще дойдем до того, почему пришлось). Согласно данной бумаге, 1 октября 1806 года 20-летний Огюст поступил в Королевскую специальную школу архитектуры в Париже. Однако в том же 1806 году начинаются наполеоновские войны, и студент срочно призван в 9-й конногвардейский полк, направленный в Италию для охраны завоеванных территорий. Италия - это славно. Любопытно, что почти все искусствоведы приписывают Огюсту мирные путешествия по Италии с обмерами памятников античности (дескать, оно было традиционное занятие тех времен, как он мог этим не заняться?). Из записных книжек Монферрана понятно, что великие теоретики Ренессанса Палладио и Виньола действительно его интересовали. Но познакомился ли он с ними, специально отправившись в архитектурное паломничество, или, так сказать, наблюдал работы Палладио в непосредственной близости от виллы завоевателя-Наполеона в Венецианской области, - это уже несколько сложнее. Лично я склоняюсь ко второму варианту: молодой человек искусно сочетал полезное с приятным.
Но вернемся к записке уже-Монферрана для французского посла. Далее Огюст рассказывает о себе, видимо, версию, представленную для ушей петербуржцев: в 1806 г. где-то там в Италии участвовал в сражении, получил чин сержанта, был ранен в бедро и голову и, оставив службу в армии, в 1807 году возвратился в Королевскую школу архитектуры. В последние годы учения служил в ведомстве генерального инспектора архитектуры города Парижа Ж.Молино. Далее в записке сообщается, что в 1813 году в 27-летнем Огюсте вдруг взыграл патриотизм, он вновь надел военный мундир и, сформировав роту, присоединился к армии под Дрезденом защищать страну родную. Отличившись в сражении при Арно, Огюст был награжден орденом Почетного легиона (ого ж себе) и получил чин старшего квартирмейстера. Но Наполеону дали по шее, и он отрекся в апреле 1814 года. Тогда Огюст, поняв, что высокое дело проиграно, вернулся в Париж и снова работал у Молино в качестве наблюдателя за строительными работами. Этот момент Молино в принципе подтверждает, указав, что "Монферран, архитектор, работал у меня в качестве такового в течение нескольких лет... я замечал в нем весьма выдающийся талант в чертежном и архитектурном деле, которыми он занимался равно как с усердием, так и с успехом".
Меж тем за Огюстом числится железно документированный поступок, который ставит его любовь к Наполеону и ваще патриотизм под некоторое робкое сомнение. А было так. В 1814 году армии союзников, как все помнят, занимают Париж. Как деликатно отмечают искусствоведы, строительство в разоренной войнами Франции резко сокращается, и перед Огюстом Рикаром встает ребром вопрос о том, что же его ждет на родине. Перспективы настолько неутешительны, что он, воспользовавшись пребыванием в Париже Александра I, подносит ему папку своих проектов с каллиграфической надписью (естественно, по-французски): "Разные архитектурные проекты, представленные и посвященные Его Величеству Императору Всероссийскому Александру I Огюстом Монферраном, членом Французской Академии архитектуры. Париж, апрель, 1814".
Простим младому честолюбцу откровенное вранье: членом Французской Академии архитектуры он в этот момент не был и быть не мог - школу только недавно окончил. Но приврать для себя и для пользы своего дела будущий Монферран никогда не считал большим грехом. Не будучи академиком, он вообще был почти никем, и сам альбом-то смог передать Александру в основном потому, что аналогичный альбом поднесли царю главные архитекторы Наполеона - Ш.Персье и П.Фонтен, в мастерской которых, видимо, юнец ошивался последние годы. Однако остановить молодого французского честолюбца, как известно из романов Бальзака, относящихся именно к этому времени, весьма сложно. С моральной точки зрения альбом, преподнесенный Александру, попахивает скверно. Понятное дело, талантам надо искать нового покровителя. Однако отмечу мимоходом, что Персье и Фонтен роту за свой счет не формировали и за императора при Дрездене не дрались, так что их поведение как-то... ну, хотя бы более последовательно. Впрочем, искусствоведы нам популярно объясняют, что "обращение архитектора к монарху со своими предложениями... было естественным поступком человека, который хочет показать свою заинтересованность и получить возможность реализовать предложенные замыслы". Ну-ну.
Альбом, будучи подарком царю, в дикой России сохранился, и мы имеем возможность оценить, каким образом Огюст Рикар де Монферран пытался получить возможность реализовывать свои замыслы через доверчивого варварского монарха.
В альбоме содержится восемь проектов зданий различного назначения, из которых только Публичную библиотеку, загородный императорский дворец и до какой-то степени обелиск "Памяти храбрым, убитым под Лейпцигом" можно не считать льстивым комплиментом властителю, как-никак только что завоевавшего любимую огюстову родину. Остальные говорят сами за себя:
- "Фонтан общественного пользования во славу Его Величества Императора Александра" (наш бедный Саша в римской тоге сидит на троне, а у подножия - бассейн с фонтаном);
- Триумфальная арка, посвященная победе русского оружия в войне с Наполеоном (с шестью барельефами, изображающими эпизоды войны России с Францией, и надписью "Храброму российскому воинству");
- "Триумфальная колонна, посвященная Всеобщему миру";
- памятник генералу Моро - французу, перешедшему на сторону русских;
- конный памятник лично Александру I.
И если уважаемая общественность думает, что Огюст Рикар этим расшаркнулся как мог, то ошибается. Альбом предварен предисловием, в котором черным по белому указано, что сметная стоимость строительства представленных построек не будет высокой (экономика должна быть экономной). Под каждым проектом даны краткие указания по расходу материалов и ориентировочные сметные стоимости. Вот теперь действительно расшаркивание по полной. С удовольствием констатирую, что на удочку Монферрана Александр не попался и на альбом особого внимания не обратил. Хотя ряд исследователей пишет, что именно альбом послужил поводом для приезда Огюста Рикара в Россию, показания очевидцев (иногда в тех же самых искусствоведческих работах) это достаточно ясно опровергают. Приезд 30-летнего Монферрана (в России он известен под этим именем, и я с этого момента так и буду его именовать) в Россию летом 1816 года прошел практически незамеченным.
В рассказе о французе без дамы, конечно, не обойдется. Огюст Рикар привез с собою в Россию миловидную иностранерку, которую представил как мадам Монферран. Изобилием финансов парочка не страдала и сняла комнату у соотечественника, портного Люилье, причем проходить в оную комнату надо было через помещение, где работали на соотечественника русские швеи. Но у Монферрана был свой козырь: рекомендательное письмо к влиятельнейшему и блистательнейшему генерал-лейтенанту, канарцу на русской службе Агустину Бетанкуру, на которое младой Огюст, видимо, и рассчитывал. А было письмо от парижского часовщика Бреге. Помните брегеты, которые доступно доносили своим звоном петербургским франтам, что новый начался сеанс?
Вот таким примерно был молодой Огюст Рикар, ныне Монферран, появившийся на пороге у Бетанкура с брегетовской рекомендацией.
Напомню, что Бетанкур в это время руководил новосозданным Комитетом по делам строений и гидравлических работ, радениями коего в Петербурге были созданы буквально все великие художественные ансамбли того времени (и много чего еще, кстати). Четырьмя главными архитекторами Комитета были великий Карл Росси, выдающийся и плодовитый Василий Стасов, далее - куда менее известный, но работящий и технически подкованный А.А.Михайлов-второй, и, наконец, француз А.Модюи, о котором еще обязательно поговорим. Не екатерининский век, конечно. Но надо отдать должное Бетанкуру и Александру: всех звезд своего времени они в Комитете собрали, и Петербург александровский в архитектурном смысле действительно сделался явлением замечательным.
И вот волею Бетанкура в эту компанию уверенно входит заезжий французик, не построивший в жизни ни одного здания и отличающийся лишь хорошим умением рисовать. Странно, право.
Как это случилось, можно узнать из знаменитых "Записок" Ф. Ф. Вигеля, из которых пушкинисты уже многие годы черпают подробности петербургских околосветских интриг того времени. Источнику в данном конкретном случае можно верить, ибо он в тот момент был начальником канцелярии "Комитета по красоте", а, стало быть, наблюдал процесс возвышения Монферрана воочию.
Филип Филипыч, будущий приятель Пушкина, отличался вздорным характером, злым языком и - но это так, для сведения - откровенно гомосексуальными наклонностями. Наше все упоминает о нем как стихотворно-метафорически ("Но Вигель, пощади мой зад!"), так и дневниково-прозаически ("Я люблю его разговор - он занимателен и делен, но всегда кончается толками о мужеложстве"). Попросив уважаемую общественность не принимать во внимание первую цитату, но поверить первой части второй, перейдем к фактам.
Итак, Монферран появился у Бетанкура в середине лета 1816 года с письмом от Бреге, который, как честный часовщик, был реалистом и рекомендовал приятелю молодого человека отнюдь не как архитектора, но всего лишь как рисовальщика. Сам Монферран, конечно, пел о себе как о ренессансно многосторонней личности, но даже доброжелательный в общем и помнящий парижские молодые времена в частности Бетанкур отнесся к нему без особого энтузиазма и по уходе молодца высказался Вигелю в том смысле, что Бреге просит пристроить своего протеже где-нибудь рисовальщиком - "впрочем, просит не слишком убедительно", - а кому в России нужен такой вот Монферран? Тем не менее снисходительный Бетанкур, вероятно, подсказал Монферрану принести в комитет образцы своих графических работ - потому что Огюст через несколько дней с ними появился, и Бетанкур, похвалив увиденное и найдя в нем "много вкуса и изящества", предложил определить Монферрана рисовальщиком на Петербургский фарфоровый завод.
Однако Монферран приехал покорять Россию вовсе не для того, чтобы расписывать для барей вазоны. Он, конечно, с восторгом согласился, и Бетанкур переговорил о нем с министром финансов Д.Гурьевым, завод курировавшим. Гурьев предложил Монферрану 2.500 рублей ассигнациями в год. Но Огюст в ответ потребовал три и не уступил, как Гурьев ни настаивал. Тем дело и кончилось, а Монферран оказался в ж... и комнате у Люилье с молодой как-бы-супругой.
Однако Огюст еще, вероятно, по французской жизни знал, как надо подбивать клинья к вышестоящим для получения тепленького местечка. "Между тем он все становился со мною любезнее, до того, что я решился посетить его и мнимую его мадам Монферран, почти на чердаке, в небольшой комнате, в которую надобно было проходить через швальню портного Люилье, - пишет Вигель. - Он же делал для меня прекрасные маленькие рисунки, из которых, к сожалению, я ни одного у себя не оставил, а все раздарил в альбомы знакомым дамам. За то я и затевал для него выгодное место, которым должен был он остаться доволен". Добросердечный Вигель объяснил Монферрану, что надо бы несколько поджать хвост, и пошел к Бетанкуру уговаривать, чтобы белокурого французика зачислили на должность начальника чертежной мастерской Комитета. Ах, оставьте, Филипп Филиппович, ответил, должно быть, по-французски (по-русски он так и не научился говорить) генерал Бетанкур и добавил, что
Но тут судьба Монферрана повернулась резко, и колесо фортуны понесло его к вершинам славы. И все потому, что Александр вспомнил про Номер Три-Четыре, вызвал Бетанкура и поручил ему найти человека, который сделал бы а) как царь хочет, б) недорого, в) неимоверно величаво, г) гении не обязательны.
И вот тогда-то Бетанкур и увидел Последний Шанс Достичь Бессмертия в своей долгой, интересной и многотрудной инженерной жизни, став Создателем Главного Собора Православия Во Вселенной.
И он вспомнил о Монферране. А что? Молодой человек был никто и звали его никак, но он знал правила игры, и если бы Бетанкур выдвинул его своей подставной фигурой, Монферран был бы по гроб жизни (чьей-нибудь, скорее бетанкуровской, потому что тот много старше) признателен и, возможно, даже верен. Именно потому, что никто. К тому же он был выпускник архитектурной школы с небольшим опытом по части строений и, сталбыть, годился на то, чтобы обозначить его архитектором Номера Четыре официально. А еще он был действительно прекрасным рисовальщиком, этого не отрицают даже самые яростные противники Монферрана. Прекрасная бы вышла команда.
Чтобы не быть голословной, вот, пожалуйста, весьма профессиональный рисунок Монферрана:
Вигель наблюдал исключительно внешнюю сторону дела, но даже и он отмечает, что Бетанкуру, получившему задание найти послушного архитектора, "пришло в голову для пробы [sic!]занять этим Монферрана, выдав ему план церкви и все архитектурные книги из институтской библиотечки". Монферран, которому Бетанкур, похоже, все подробно объяснил, потрудился в поте пера и выдал прекрасную пиарную акцию, явно рассчитанную на человека, который будет решать судьбу собора, являясь при этом дилетантом, но отнюдь не архитектором. "Что же он сделал? - риторически вопрошает Вигель и сам отвечает на свой вопрос: - Выбирая все лучшее, усердно принялся списывать находящиеся в них изображения храмов, приноравливая их к величине и пропорциям нашего Исаакиевского собора. Таким образом составил он разом двадцать четыре проекта, или, лучше сказать, начертил двадцать четыре прекраснейших миниатюрных рисунка и сделал из них в переплете красивый альбом. Тут все можно было найти: китайский, индийский, готический вкус, византийский стиль и стиль Возрождения и, разумеется, чисто греческую архитектуру древнейших и новейших памятников". Бетанкур, получив альбом (опять альбом... судя по всему, про тот, парижский альбом, Монферран покровителю рассказал...), пришел в восторг и побежал с альбомом к Александру, прося, как пишет Вигель, удостоить один из рисунков своим выбором.
На минуточку отвлечемся от искусствоведов, восторгающихся талантом Монферрана как рисовальщика, и восхитимся талантом Бетанкура как интригана. Он совершенно не оставил царю выбора - проекты, они же миниатюрные рисунки, были готовы даже на тот маловероятный случай, если бы Александр вдруг пожелал иметь на главной площади империи собор возрожденческий либо греческий (китайский, индийский и готический все-таки вряд ли, чай, не Павел был). А кроме того, дилетанту демонстрировался блеск фантазии профессионала. При этом от восторженного взора дилетанта был надежно скрыт более чем скромный архитектурный опыт новоявленного строительного гения. Возможно, когда Бетанкур объяснил Александру, что вот, мол, найдено нужное лицо, пылающее честолюбием и готовое колоть гранит носом, чтобы соблюсти тика в тику планы царя, Александр, будучи в общем реалистом, хотя и мистически настроенным, мягко заметил, что опыта все-таки у ребенка маловато. Зато сколько фантазии, возразил Бетанкур, показывая пальцем в рисунки красивого альбома (китайский, индийский, готический, византийский и т.д.). А чисто технически, Ваше Величество, я всегда рядом и помогу чем смогу в жажде угодить лично Вашему Величеству.
Чем кончилось, причем очень быстро, ясно из рассказа того же Вигеля.
"На другой день Бетанкур, с каким-то таинственным видом, позвал меня к себе в кабинет и наедине вполголоса сказал мне:
— Напишите указ придворной конторе об определении Монферрана императорским архитектором, с тремя тысячами рублей ассигнациями жалованья из сумм кабинета.
Я изумился и не мог удержаться, чтобы не сказать:
— Да какой же он архитектор? Он от роду ничего не строил, и вы сами едва признаете его чертежником.
— Ну, ну, — отвечал он, — так и быть; пожалуйте помолчите о том и напишите только указ.
Я собственноручно написал его, а государь подписал".
Так 21 декабря 1816 года все и началось.
К моему немалому удовольствию, общественность того времени отлично понимала, кто настоящий строитель Исаакиевского собора, и я, в общем, не открыла Америки в этом вопросе. Но как приятно читать в записках Вигеля, найденных мною уже ПОСЛЕ того, как я составила мнение о данной интриге, пассаж следующего содержания: "Генерал Бетанкур назначен членом сей комиссии по искусственной части, то есть настоящим строителем; именем же строителя почтен Монферран, архитектор невзначай".
Да, умные люди понимали.
Весь 1817 год окрыленный нежданным журавлем в руках Монферран трудился над проектом собора и представил его Александру I в феврале 1818 года в Москве. По деликатному выражению искусствоведов, "то, что было нарисовано Монферраном [и представлено дилетанту-царю, не забываем об этом!], создавало лишь впечатление о проекте, хотя было отмечено новизной и смелостью". Александр впечатлился, потому что не был профессионалом. И если уважаемая общественность посмотрит на нижеразмещенный рисунок огюстовой работы, она скорее всего восхитится тоже. Хотя вряд ли найдет много сходства меж тем, что на рисунке, и тем, что существует в виде Номера Четыре в нашей с вами реальности.
Но Монферран с Бетанкуром, воодушевленные успехом, ломились аки бульдозеры через гороховое поле. В 1818 году была подписана смета на полмиллиона золотых рублей с лишком и начаты работы. Как-то: строительство ограды т.н. "Исаакиевской деревни", расположение временных зданий самой деревни (тщательно продуманное и очень разумное, кстати), включавшей не только казармы для рабочих, но и мельницу для приготовления цемента, кузницу, сарай для извести, мастерскую моделей для бронзовых баз и капителей колонн, мастерскую для обработки самих гранитных колонн, склады материалов и пр. и пр. Плюс к тому в первые годы велась разборка полукруглых апсид ринальдевского собора, рытье котлованов под фундаменты новых частей здания, забивка свай. В общем, все кипело, и суммы осваивались вовсю.
Полуразрушенный ринальдиевский собор, рисунок Монферрана.
О фундаменте скажем чуть подробнее. Понимая, что на болотистой почве здоровущее тяжеленное сооружение даст осадку, Монферран (Бетанкур) спроектировал сплошной, заложенный под всем собором фундамент. Сначала в котлован вбили дикое количество просмоленных сосновых свай длиной 6,5 м и диаметром 25-30 см. Забивали их вплотную друг к другу, и били, пока грунт не уплотнялся настолько, что заостренный железный прут с трудом входил в землю. От старого фундамента осталось примерно 13.000 свай, новых забили что-то около 11.000. Затем в течение года промежутки между сваями заполняли на глубину около метра утрамбованным древесным углем (то еще удовольствие). Далее на сваи уложили гранитные плиты в два ряда, а выше выложили кладку из камня, связанного специально приготовленным известковым раствором. Все это кино заняло почти 5 лет, причем народу работало страшное количество - около 125 000 человек, в основном, наверное, крепостных, насколько я понимаю.
Одновременно с созданием фундамента в каменоломне на берегу Финского залива, в финском местечке Пютерлакс (неподалеку от Выборга) заготовляли гранитные монолиты для колонн собора. Руководил работами Самсон Суханов, придумавший оригинальный способ выломки гранитных монолитов. На скале очерчивали контур заготовки, по его периметру высверливали отверстия, в них вставляли железные клинья. Рабочие располагались так, чтобы перед каждым было по три клина. По сигналу они вбивали клинья кувалдами до появления трещин по периметру заготовки. В трещины вставляли железные рычаги, и с их помощью из скалы выламывали гранитный блок. Воротами его скатывали вниз, на деревянный помост, и вчерне обрабатывали, придавая форму будущей колонны.
Вырубка монолитов в карьере Пютерлакс, рисунок Монферрана.
На одном из заводов крупного петербургского промышленника Ч.Берда были построены специальные баржи для перевозки гранитных заготовок. Каждую баржу с заготовкой буксировали два парохода до пристани на Неве, у Сенатской площади, где заготовки выгружали и доставляли на строительную площадку по впервые использованному в России рельсовому пути (вот, вот где была первая в России железная дорога!). Здесь каменотесы придавали колонне окончательную форму, затем ее шлифовали и полировали.
Доставка колонн с барж на стройплощадку собора, рисунок Монферрана.
Рука дона Агустина чувствовалась, между нами говоря, везде. "Монферран был архитектор. Инженерными знаниями, необходимыми для постройки сооружения таких размеров, он не обладал", - признают искусствоведы. Поэтому Монферран, "используя инженерный опыт и знания Бетанкура, широко применял его изобретения, в частности специальные приспособления для подъема больших тяжестей, механизмы для забивки свай и укладки гранитных камней ростверка, а также специально спроектированные массивные строительные леса для подъема тяжестей". Я бы, честно говоря, не стала так определенно говорить, кто из тандема кого использовал, но я-то что, вот давайте очевидца послушаем (имеется в виду тот же Вигель).
"...летом 1822 года на Исаакиевскую площадь с Невы вывалили чудовищный монолит, первый из тех, кои поддерживают ныне фронтоны собора. Нерукотворная гора под стопами Медного Всадника... вблизи его казалась карлицей подле великана. Нужен был в Бетанкуре гений механики, чтобы поднять такую тяжесть и как простую палку воткнуть перед зданием. Выдуманные им машины служили великою помощию Монферрану, а после смерти его сделались его наследством. Все споспешествовало этому человеку: искусство и Бетанкура, и Яковлева [имеется в виду Суханов, промышленник, ломавший колонны], и, наконец, каменного дела мастера Квадри, который прочно умел строить, лучше всякого архитектора. Ему [Монферрану]оставалось только рисовать да пока учиться строительной части".
Однако не все Монферрану масленица, торжествовать победу молодому и вполне себе бальзаковскому честолюбцу было рано. Ибо уже с 1819 года стали возникать осложнения.
(продолжение следует)
