Эпизод первый. О том, как опасно в нашем климате оформлять стены как попало.
Осенью 1830 года все четыре портика были закончены и укрыты сверху временными кровлями, так что стройплощадка Номера Четыре при взгляде сверху несколько напоминала поле для игры в морской бой:
- больших портиков - 2,
- портиков поменьше - 2,
- одиноко торчащих кусков алтаря с ринальдиевской мраморной облицовкой - 2.
Коридорнотипные леса, представлявшие собой неодолимое препятствие для постройки стен, были демонтированы. Время пиара на основе бетанкуровских машин закончилось, и начались суровые рабочие будни.
Источники едины в том, что стены возводились одновременно по всему периметру будущей постройки. Должно быть, еще то было зрелище. Особенно учитывая, что стены очень толстые - северная и южная 5 м толщиной, западная и восточная - около 2,5 м. Кажется, это чуть ли не самые толстые стены в Петербурге (строго говоря, в крепости толще, но там они не сплошные, между рядами кирпичей насыпан всякий мусор. А здесь - извините).
Клали стены из кирпича, скрепленного известковым раствором. Кирпич, само собою, был очень качественный. Раствор тоже. Известь и песок просеивали через мелкие сита, затем попеременно сыпали в кадки, так, чтобы один слой ложился на другой (для лучшего реагирования, надо полагать), затем смешивали, выдерживали не менее трех суток и только тогда, так и быть, использовали для связывания кирпичей. Впрочем, даже такому выдержанному раствору до конца не доверяли и для большей надежности соединяли ряды кирпичной кладки коваными железными связями. А чтоб уж было совсем надежно, кирпич то и дело перемежали слоями камня.
Конечно, никто не собирался оставлять кладку напоказ будущим поколениям - не готика, чай. И уж тем более в проект не входило чистенько побелить стены - наподобие остальных, не столь важных соборов. Главный Собор Православия должен был быть облицован мрамором с макушки до пят. Что и делалось, причем, что любопытно, одновременно с кладкой. В стены закладывались пироны, это такие железные крючки, к которым крепилась сразу в процессе стройки мраморная облицовка толщиной 5 см снаружи и 1,5-2 см - внутри.
С наружной облицовкой, впрочем, вышла проблема. Патриотически (и одновременно экономно) настроенная Комиссия по перестройке Исаакиевского собора имела в своем распоряжении Тивдийские и Рускеальские мраморные ломки. Первые располагались в Петрозаводском уезде Олонецкой губернии (в общем, Карелия), а вторые - в Сердобольском уезде Выборгской губернии (в общем уже почти Финляндия). На Тивдийских ломках добывался светло- и темно-красный мрамор, а на Рускеальских - светло-серый с синеватыми прожилками. Вот последним в основном собор снаружи и облицовывали, хотя плиты тивдийского мрамора, светло-красные, тоже попадаются. Честно говоря, вышло пестренько и без особого вкуса. Фон для красного гранита Великих Колонн можно было подобрать и получше. Ринальди бы не выпил столько, чтобы согласиться с подобным цветовым решением.
Но это еще полбеды. Ринальди, знавший о мраморе все, вообще не стал бы этим облицовывать стены - и даже не глядя на цветовую гамму. Существует такая хитрая штука, как естественный процесс выветривания мраморной облицовки. Мраморный дворец Ринальди реставрировали один раз, и совсем недавно, уже после того, как мрамор в наше время стали разъедать густые выхлопы некачественного бензина. Те же мраморные затеи Ринальди, что стоят в парках, пережили все вплоть до войны и стоят себе спокойно, ну разве чистят их иногда. А дешевые рускеальский и тивдийский мармора, мягко говоря, сильно неоднородны и не очень прочны. Ибо содержат примесь сернистого колчедана и посему не могут противустоять атмосферным воздействиям. Так что первая реставрация стен собора с заменой части облицовки потребовалось - держитесь крепче, дорогие френды - в 1840-е гг., то есть прямо в ходе строительства собора.
К 1870-м гг. с облицовкой настала совсем беда. В мраморе появлялись трещины, сколы кромок, каверны, выпадали куски облицовки, обрушивались части карнизов и модульонов. Тому было две главных причины: а) неравномерность осадки собора (об этом потом еще поговорим), б) совершенно неожиданные в нашем теплом, ровном средиземноморском климате перепады температуры и совсем уж непонятно откуда появившиеся коварные атмосферные осадки типа снега и дождя (как не вспомнить, что у нашего коммунального хозяйства зима каждый год тоже настает совершенно непредвиденно и непонятно откуда?).
На сей раз решили не экономить и частично заменили наружный рускеальский мрамор вставками из более однородного бледно-серого итальянского мрамора "бардиллио", добытого в Тоскане возле Серравеццы.
(Мало кого в интернете интересуют подробности мраморной облицовки. Все больше снимают колонны, золоченый купол или, в лучшем случае, бронзовое истуканье. Ну вот разве что на фоне упомянутого истуканья иногда что-нибудь находится показать. Я глубоко уверена, что уважаемая общественность самостоятельно определит, где за спиною гражданина в хламиде мрамор оригинальный рускеальский тепленько-пестренький, а где более однородный и холодный по тону истинно западный бардиллио.)
Одновременно со стенами возводились и толстенные пилоны, которым предстояло нести на себе купол весом в тридцать тысяч тонн (вообще-то планировалось больше, но Огюст удачно схитрил, о чем позже). К 1836 году возведение стен и пилонов было завершено, и началось сооружение перекрытий.
Примерно в это же время Монферран женился.
Эпизод второй. Как заключаются браки бальзаковских честолюбцев.
К 1835 году Монферран, проживший в дикой России без малого 20 лет, был уже вполне благополучным человеком. История с незадачливым разоблачителем Модюи была давно и прочно замята. Между прочим, Монферрану даже документы на орден Почетного Легиона в конце концов во Франции выправили, так что, как выяснилось, крестик он носил на вполне законных основаниях. И это был далеко не единственный его орден. За Александровскую колонну он, например, кроме 100 тыщ рублей от Николая и пятитысячного ежегодного пенсиона, получил еще и Владимира III степени.
В материальном отношении тоже все было в порядке. Ушли в прошлое и комнатка за портновской мастерской, и "мнимая мадам Монферран" (Вигель), с которой Огюст приехал в Петербург. Что там за женщины были возле Огюста в 1820-е, неизвестно, в 1830 году в церкви Св.Екатерины на Невском состоялось отпевание его пятилетнего сына, умершего от холеры. Поскольку Монферран был в то время неженат, сын у него был от кого-то из этих временных дам.
Теперь знаменитый Монферран жил в собственном особняке на Мойке, 86, купленном у вдовы вице-адмирала Симанского. Отсюда он каждый день ходил пешком к месту стройки собора, всегда безукоризненно одетый, говорят, в белокуром парике (все, что мы знаем о Монферране, говорит, что он был страшно тщеславен, а лысеть он начал, видимо, рано и примирялся с этим еще хуже, нежели Александр I).
"Фасад своего дома он оставил таким, каким был (и остался посейчас) , а на дворовом участке с выходом на Прачечный переулок построил двухэтажный флигель с готической башней. За флигелем разбил сад, высадив в нем померанцевые деревья. Первый двор, атриум, украшали бюсты великих архитекторов; посреди возвышалась античная бронзовая фигура Юлия Цезаря, вывезенная из Рима Демидовым и подаренная Монферрану - ценнейшее, если не самое ценное произведение искусства в его коллекции.
Внутри "жилище каменщика", как, рисуясь, называл Монферран свой дом, было отделано по специальному проекту младшего архитектора Исаакиевского собора Шрейбера с необычайной роскошью. Гостей поражала обширная библиотека, состоявшая из редкостных книг по истории и искусству. Стены в комнатах и залах украшали старинные миниатюры, бронзовые медали XV - XVI веков, картины знаменитых художников прошлого. В огромных застекленных шкафах можно было увидеть ценнейшие коллекции кубков, ваз, блюд, тарелок севрского, нюрнбергского и саксонского фарфора работы лучших немецких мастеров. На полках красовались изящные, тончайшей выработки произведения искусства античности, изделия средневековья - числом около четырехсот - из золота, серебра, бронзы, слоновой кости, дерева. Тут же хранилась мраморная статуэтка Геркулеса, приписываемая Микеланджело, а также бюст самого Монферрана из цветного мрамора - работа скульпторов, занятых убранством Исаакиевского собора.
По словам тогдашнего хранителя Эрмитажа барона Кене, среди сокровищ, скопленных Монферраном, "не было ничего посредственного", а его коллекция древней скульптуры - вторая после великолепного собрания Эрмитажа.[да, вот так и не меньше]
В такой обстановке Монферран принимал гостей, чаще всего заезжих художников и негоциантов. Однако число приглашенных не превышало девяти - по числу муз: именно это количество лиц, по представлению архитектора, способствовало интимной беседе. Она протекала за столом, уставленным изысканными яствами, и продолжалась до поздней ночи. Зато в дни балов двери особняка распахивались настежь; летом празднества переносились в сад, благоухавший цветами редких растений".
Особняк Монферрана (ныне там обитают композиторы и прочие музыкознатцы).
На вопрос, воровал ли Монферран, надо уверенно ответить - да, воровал. А то. Даже на тысячи пенсиона плюс жалованье архитектора плюс 100.000 подаренных рублей так содержать дом было напряжно. Тем более что означенный дом надо было еще на что-то купить (сам Огюст утверждал, что щедрый царский подарок как раз на покупку и ушел).
Как делать деньги на большой стройке, Монферран отлично знал еще, надо думать, с парижских времен, и вообще он обладал немалым социальным умом. Говорили - и скорее всего, совершенно верно, - что заказы на поставку материалов на стройку получают после немалых взяток Монферрану (что ж, это общепринятая практика и в наши дни). Материалы, предназначенные для Исаакия, тоже щедро использовались Монферраном в собственном доме. И хотя Николай в общем снисходительно относился к подобным покражам великого архитектора ("Ну Бог с ним, с этим Монферраном; пускай себе берет сколько угодно, только бы другим не давал..."), однажды вышел такой скандал, что пришлось назначить расследование: каким образом колонны розового мрамора, заготовленные для приделов Исаакия, оказались в саду монферрановского особняка. Монферран сослался на министра двора, который якобы ему и разрешил взять колонны. Скандал, как и все скандалы, разражавшиеся вокруг Огюста, в конце концов замяли. Колонны остались в саду.
Впрочем, это было несколько позже конца 1835 года, о котором сейчас речь. И вообще, ближе к бабам.
Полагаю, что Огюсту нравились стройные темпераментные женщины, потому что в Россию из Франции он привез именно такую. Случилось это либо в 1834, либо в 1835 г., точнее дату определить не удалось. Во время одной из поездок в родимую Белль Франс Огюст присмотрел некую Элизу Пик де Боннер, цирковую актрису, и привез ее в Петербург, поселив в своем роскошном особняке.
Далее было совершенно по-бальзаковски. Как известно из
Монферран, учуяв, что его служебное положение в опасности, надо думать, вырвал себе от отчаяния последние волосы, наорал на Элизу (возможно, та, как истая циркачка, в ответ побила немножко тарелок и даже о его неопариченную голову), а потом, как у него водится, начал срочно мыслить. В результате чего, взяв побольше денег, он срочно отправился к настоятелю вышеупомянутой церкви Св. Екатерины (между прочим, доминиканцу, они с 1816 года тут проживали) и
Социально умный Огюст знал, что делал. Через несколько дней министр двора Волконский спросил его, действительно ли та, которую он выдает за жену, является его законной супругой. С торжествующим видом ("Алле-оп!") Монферран предъявил министру выписку из церковной книги о своем браке (надо думать, чисто случайно оказавшуюся в его кармане). Впрочем, я думаю, дело было как обычно, то есть очередной скандал вокруг Огюста верхи замяли. А дружественный Монферрану министр двора, шедший в ход, когда надо было оправдать очередную кражу Огюстом колонн, просто публично разыграл на пару с великим архитектором сценку, дабы общество было в курсе ("Монферран! Вы правда женаты?" - "А как же, Петр Михалыч! У меня и справка есть!").
Обмануть, конечно, никого не удалось, но все было шито-крыто. Как обычно в России. А собственно свадьба Монферрана (ну нельзя же было не отпраздновать) состоялась в конце ноября 1835 года, и бывший в курсе католик Дантес 26 ноября 1835 года меж эпистолярной болтовни о последних событиях во французской актерской и кавалергардской гомосексуальной среде пишет своему приемному отцу (и по совместительству любовнику) барону Геккерену и об Огюстовой свадьбе.
Может, Дантес даже на свадьбе и гулял. Не могу сказать точно, так как полным текстом письма, увы, пока не располагаю (публиковать письма убийцы Жоржа у нас как-то традиционно стесняются).
Кстати, через некоторое время венчание Дантеса и Екатерины Гончаровой состоялось в той же самой церкви Св.Екатерины. Детективного сюжета здесь искать не следует - все мало-мальски приличные католики крестились, женились, хоронились и вообще конфирмовались именно здесь. Ибо то был главный и самый престижный католический храм Петербурга.
В качестве бокового сюжета замечу, что хотя первоначальный проект и был тут Валлен-Деламота, руку здесь и Ринальди приложил, о чем свидетельствует знаменитый ринальдиевский цветок на фасаде, перекрещенный с веточкой, - нечто вроде личной подписи Ринальди. Под овальными окошками, видите?
Между прочим, Ринальди был синдиком храма.
Сейчас это опять действующая католическая церковь. А вообще ее закрыли в 1938 году, и была она, как водится, складом (повезло, что не бассейном, хотя бы захоронения не уничтожили). В 1970-х гг. отсюда выселили склады и дирекцию Музея религии и атеизма (оный был неподалеку, кто не помнит - в Казанском соборе), и стали церковь реставрировать, предполагая создать здесь органный зал филармонии (еще до революции церковь славилась своим органом и тем, как он звучал - акустика прекрасная). Однако в 1984 г. бедная церковь выгорела изнутри. Так что в 1992 году ее с чистой совестью передали римско-католическому религиозному объединению (традиционно доминиканскому), которое потихоньку сейчас там что-то и реставрирует.
(продолжение следует)
