Кто читал предыдущее, может читать, не читать - короче, абсолютно свободен в своих действиях. Потом, однако, не жалуйтесь. :)))
9. О трудновоспитуемых детях и вреде оных для высокой ренессансной идеи.
Как известно, маньяк всегда прав. Неправым он быть не может по определению. Но поскольку в нашем несовершенном мире даже маньяк, случается, допускает ошибку, как ему, бедолаге, быть в таком случае? Ответ: следует немедленно найти крайнего, который заполнит экологическую нишу злобного, некомпетентного, завистливого недоброжелателя, заставившего чистого, благородного, доброго и очень, очень профессионального маньяка слегка промахнуться. От частного промаха маньяк отнюдь не перестает в целом и неизменно быть правым (ибо - см. начало абзаца).
Итак, враги сущностно необходимы нормальному маньяку, ибо делают его жизнь куда более интересной, наполненной и безгрешной. По всей видимости, на этот счет есть какой-то закон природы.
Где-нибудь там, где природа записала законы, по которым мы страдаем, к пункту об экологических врагах маньяков наверняка есть пара примечаний.
Примечание первое. Экологические враги - вовсе не настоящие враги маньяков. О, к настоящим врагам маньяки относятся хорошо и правильно, находятся в полной боевой готовности, не играют, не выламываются и реагируют быстро, четко и адекватно. К несчастным, имевшим неосторожность оказаться в зоне досягаемости несуществующей, невозможной и непредставимой ошибки маньяков, и за то заклейменных позором и утоптанных (невзирая на сопротивление) в соответствующую экологическую нишу врагов, маньяки относятся совершенно наоборот. Вопрос о том, насколько они верят сами себе, мною до конца не решен. В процессе нишезаполнения они, во всяком случае, свято верят себе любимым.
Примечание второе. Однако, будучи существами в целом незлобивыми и очень занятыми, так что на злопамятство решительно не остается времени, маньяки склонны через время решительно и необратимо прощать своих врагов за то, что они попались под горячую руку. Устойчивая вражда с возможным переходом экологического врага в ранг настоящего возможна лишь в том случае, если прощенный маньяком не проявляет должной благодарности за сию великую милость и вообще глуп, туп и имеет настолько невозможный характер, что сам затаил на маньяка совершенно не заслуженную тем обиду.
Выбирая наглядный пример, не будем ходить далеко и обратимся к уже упомянутой саге о Гарри Поттере и блестящему представителю славного племени маньяков Сириусу Блэку. С каким удовольствием Сириус простил бы Снейпа за то, что Снейп его раздражал и был отправлен в пасть волчьей ипостаси Люпина! Упорная и многолетняя обида Снейпа в ответ на детскую шалость Сириуса, как это ни трагично, препятствует прощению и прямо-таки вынуждает бедного мистера Блэка снова и снова заполнять экологическую нишу врага именно нарывающимся Снейпом. Само собою, если бы Снейп подошел к Сириусу и сказал: "Слышь, придурок, че злишься-то, пошли выпьем вотки и забудем старое!", Сириус воспринял бы вотку и возможность наконец простить на ура. Правда, такого не может быть, ибо не может быть никогда, ибо нашла коса на камень/натура на натуру. Увы. А жаль.
Но вернемся к несгибаемому Брунеллески.
Как уважаемая общественность, вероятно, уже заметила, у Филиппо в нужную минуту всегда находились враги. Понятное дело, конкурс 1401 года был им проигран исключительно из-за интриг и происков злобного (и далее по списку) интригана и вообще вражины Лоренцо Гиберти. А то. Не сам же маньяк намонстрячил, не соблюдя заданные комиссией технические ограничения.
Еще более наглядный пример формирования экологического врага - это история с Воспитательным домом.
Кратенько напомню, что есть оный дом. Еще в конце XIII века Генеральный Совет Народа в славном городе Флоренции получил крупнейшим и богатейшим гильдиям заботиться о сиротах и незаконнорожденных детях. Сие благородное народолюбивое начинание осуществлялось на базе уже имевшихся госпиталей. Однако городские власти сочли, что этого недостаточно, и в 1410 году на деньги, оставленные по завещанию одним богатым и добросердечным купцом, было решено построить еще один, специальный, приют для сирот и подкидышей. Он был задуман как учреждение нового типа - так сказать, шаг вперед по сравнению с гнилым средневековьем. Ура высокому просвещению.
А именно. В пределах одного архитектурного комплекса предполагалось объединить ясли для грудничков, школу для подрастающих обоего пола, разного рода мастерские для обучения ремеслам мальчиков и места, где можно обучить домоводству, рукоделию и уходу за детьми девочек; а также, конечно, аптеку, что-то вроде больнички и, разумеется, церковь. "В этом новом Оспедале будут принимать любое дитя мужского и женского пола, всем давать кормилиц, всех содержать, и когда девочки вырастут, их выдадут замуж, а мальчиков обучат ремеслам, что явится делом, заслуживающим уважения" ("Хроника", Горо Дати).
Очень хорошо. В 1419 году купили участок и 17 августа начали строительные работы. Руководителями строительства были избраны с самого начала три человека - уже упомянутый Горо Дати, написавший "Хронику", Франческо делла Луна и Филиппо Брунеллески. Понятное дело, поскольку архитектором был только Филиппо, он и строил. Дати и делла Луна, будучи состоятельными и уважаемыми гражданми Флоренции, должны были наблюдать за работами и контролировать расходы.
Искусствоведы традиционно преисполнены восторгов по поводу Воспитательного дома, и их можно понять. Действительно, заслуги Брунеллески невозможно переоценить - он не только воздвиг над средневековым готическим собором первый настоящий ренессансный купол. Он еще и сформировал первый истинно ренессансный архитектурно-планировочный комплекс. Что такое была городская площадь той же Флоренции до Воспитательного Дома? Кто во Флоренции был, тот помнит две, мягко говоря, тесноватые площади - перед собором и баптистерием и перед Синьорией. А между тем флорентийцы этими площадями, буквально прорубленными в плотно спрессованном городском центре, страшно гордились. Однако по мере возрождения античных традиций точка зрения изменилась - стало ясно, что гордиться тут особенно нечем. Согласно кватрочентистским мыслителям, город следовало строить иначе, куда более здоровым образом. Неприятное сочетание духоты и сквозняков узких средневековых улиц должны были заменить широкие, спокойные воздушные зоны настоящих, а не вырубленных площадей. Так что площади становились уже не просто зоной, но знаком нового мышления и нового городского поведения. Брунеллески был гениальным первооткрывателем и здесь.
Вот так, и не меньше.
Все это чистая правда. Возле Воспитательного Дома, конечно, чувствуешь себя именно так: словно вышел из средневекового города к умеренным гармоничным просторам Ренессанса кватроченто. Филиппо велик без базару. Простор, ясность, уверенность в себе, спокойствие правильно организованной воздушной зоны и прекрасная аркада, как на площади перед домом, так и во дворике внутри дома.
(с www.arttrav.com)Оспедале был задуман П-образным и крайне правильно устроенным. В центре просторный внутренний двор - место прогулок, бесед, отдохновения. Перипатетизм плюс античный гимназий. Левый корпус планировался как церковный, а в подвальном этаже (о да, именно в подвальном - один этаж комплекса изначально упрятан под землю) - трапезная для деток и взрослых. Так сказать, в полутьме - помещение для пищи телесной, а над ним - светлое помещение для пищи духовной.
Соответственно в правом корпусе должны были располагаться детские спальни, а в подвальном помещении - мастерские для обучения подростков ремеслам. Тоже очень красиво. Подземное помещение для труда, над ним хорошо освещенное помещение для сна и отдыха измученной душе. Великолепно. Строго продуманная система помещений, предназначенных для гармоничного телесного и духовного развития деток.
Внутренний двор Воспитательного Дома.
Тут и началось "однако". В 1427 году гениальная постройка Филиппо была подведена под крышу, и встал вопрос о ее реальном использовании. Для начала обнаружилось, что детским приютом ясельного типа то, что построено, быть никак не может. Ибо прежде чем детки начнут беседовать, отдыхать и вообще перипатетически, то есть на ходу, обучаться в прекрасном ренессансном дворе у своих мудрых наставников, деток надо выкормить, вырастить и как минимум обучить ходить. Естественно, с точки зрения высокого и прекрасного, помещения для стирки и сушки пеленок, купания младенцев, ополаскивания горшков и пр. и пр. являются совершенно неэстетическими. А следовательно, их и не строили.
Тогда практичный торговец шелком Франческо делла Луна предложил исправить промашку гениального Брунеллески, пристров к Дому помещение для женщин и предназначенный для них дворик - он так и называется Женским. Мыть детей и сушить белье в подвалах тоже очень неудобно, я уж не говорю о том, что сушить белье в красивых двориках, окруженных колоннадой в античном стиле, - это... эээ... как-то... в общем, даже в Венеции максимум, что позволяют себе тамошние жители, это вывесить простыню из окна над каналом. Короче, со стороны двора пришлось построить во втором этаже откртые лоджии, дабы пеленки на веревках не портили идеально выверенную архитектурную теорему Брунеллески.
Далее, спроектированная Филиппо спальня предполагалось общей для мальчиков и девочек - пришлось ее разделить. Держать деток в подземельях весь день тоже было нездорово - пришлось надстроить над прекрасным портиком, выходящим на площадь, второй этаж... И так далее, и так далее.
Образцово-показательная и прекрасная архитектура маньяка вступила в значительное противоречие с реальной жизнью и нормальными, а не трактатно-идеальными детьми (вот мерзавцы, а? Что дети, что реальная жизнь). Реалистический торговец Франческо делла Луна это понимал. Итак, он взял на себя неблагодарную задачу - испортить пристройками совершенное творение Брунеллески, заслужив тем самым поистине славу Герострата. Будучи решительно зачисленным в экологическую нишу, где уже пребывал Гиберти, делла Луна был ославлен друзьями, последователями и потомками Брунеллески по полной. Ну например. "Портик был сделан в таком виде, как он существует в наши дни, что весьма огорчило Филиппо, поскольку было много отклонений от его проекта. Это произошло из-за чванливости одного из руководителей работ, который хотел показать, что он пользуется не меньшим авторитетом, чем Филиппо. Строители сделали это, думая, что Филиппо их одобрит, а если нет, то они рассчитывали оправдаться, Филиппо особенно порицал одного из них, сделавшего больше всего ошибок. Есть множество важных и совершенно очевидных отклонений от рисунка Филиппо; их может увидеть каждый, кто захочет их обнаружить... [Следует подробное перечисление преступных отклонений.] Все это - следствие заносчивой самоуверенности того, кто распорядился это сделать, используя свой авторитет. Но когда он отважился защищаться [какое неуважение!], Филиппо одержал над ним победу по всем пунктам, так что он не знал, что отвечать. Я не могу назвать его честным человеком. Порицать и искажать проект такого человека, как Филиппо, - непростительная дерзость. Опыт показал, что в постройках Филиппо ничего нельзя изменить, не нарушив при этом их красоты, не испортив их, не уменьшив полезность и не увеличив расходы". Конец цитаты.
План комплекса. Позволяет увидеть, сколько всякого наросло вокруг прекрасного центрального двора Брунеллески.
Т.н. Женский дворик с аркадами, поверх которых - лоджии, о ужас, для сушки пеленок...
Короче, друзья мои, все зло от детей. Писаются в пеленки, пачкаются, не хотят смирно сидеть в подвале. Мешают, понимаешь, мировой гармонии и высокому Ренессансу...
Как вел себя Брунеллески в данной ситуации? Вполне естественно для себя. На первом этапе строительства, то есть до 1427 года, он то руководил работами, то устранялся от руководства (возможно, иногда его устраняли, но думается мне, что он и сам частенько хлопал дверью). Вполне возможно, что неразрешимая проблема столкновения своих идеалов с горшково-ясельной реальностью оказалась для Филиппо неизвлекаемой занозой, локализацию которой я решительно отказываюсь уточнять. Привычка маньяка шифроваться тоже не была особенно благодетельной для строящегося Дома. Как следует из документов, он давал рисунки и модели только к отдельным деталям строящегося комплекса. Причем настолько приблизительные - либо, напротив, настолько усложненные, - что приходилось посылать к нему мастеров за разъяснениями, частенько в другие города.
Наконец в 1427 году при не описанных в документах, но вполне вычисляемых логически обстоятельствах Брунеллески оставил работы над Воспитательным домом. В июне 1427 года состоялся торжественный деловой завтрак, на котором присутствовали "консулы и мастера и многие торговцы" - представители гильдии, строившей Оспедале. Оная гильдия торговцев шелком признала, что построенное здание по размерам и количеству помещений недостаточно (и мы видели, что признала верно). Далее откушавшие гильдийцы мужественно заявили о своей готовности пойти на дополнительные расходы и продолжить строительство. Что и делалось под руководством злодея, завистника, исказителя и гордеца Франческо делла Луна до 1445 года, когда Дом был наконец торжественно открыт.
Брунеллески во всем этом безобразии, естественно, не участвовал.
По странной иронии судьбы, Франческо делла Луна скончался в том же году, что и маньяк, а именно - в 1446. Обруганный историей торговец шелком успел еще насладиться плодами трудов своей жизни. 5 февраля в 8 часов вечера, через двенадцать дней после открытия Дома, в нем появился первый подкидыш - девочка, которую при крещении назвали Агата Смеральда. Функции детского учреждения Воспитательный Дом выполняет и поныне.
10. О том, как был построен великий купол № 3.
Зачем флорентийское руководство поручило строить собор двум главным архитекторам, понять с первого взгляда непросто. Даже если бы Брунеллески не был маньяком, крайне чувствительным к обидному ущемлению всех и всяческих проявлений его гения, двум начальникам на одной стройке все равно было бы несладко. Два главных, дублирующих друг друга... ужас какой. Во сне увидишь - матрасом не отобьешься.
На самом деле флорентийское руководство, как свойственно людям торговым практическим, было куда менее дурным, чем кажется с первого взгляда. Наподобие того, как на каждую грань возводимого купола был назначен свой мастер, каждый из двух капомаэстри имел свой собственный участок работ и строго очерченный круг обоязанностей. Нигде не говорится, что Гиберти имел какое-нибудь отношение к конструктивным проблемам купола. За всю инженерию и собственно строительство отвечал только и исключительно Брунеллески. А Гиберти подвизался в роли архитектора-художника. Кроме того, он был опытен в разного рода металлолитейных и металлоковательных вопросах, поскольку его мастерская много лет и с высоким профессионализмом выполняла бронзовые рельефы дверей Баптистерия. Итак, все многочисленные металлические детали, необходимые для монтировки купола, и особенно для конструировавшихся Филиппо чудо-строительных машин, выполнял Гиберти.
Кроме того, Лоренцо, не страдавший ни гением, ни маньячеством, а бывший просто неплохим и весьма талантливым человеком и нигде ни разу не врагом великого Брунеллески, исправно выполнял неблагодарную роль буфера между тем революционным, что придумывал упомянутый великий Брунеллески, и, так сказать, косной торгово-заказчицкой средой, не всегда понимавшей маньяковы новации с должной оперативностью.
Брунеллески в свою очередь не давал буферу расслабляться, выкидывая фортеля, подобные, например, следующему.
Пока строили первую треть купола, рабочие находились на сконструированных Филиппо подмостках, устроенных так. В кладке октагона (он же восьмиугольный барабан), по верхнему его краю, на высоте 54 м от пола собора, были сделаны отверстия размером 60 х 60 см, имеющие в глубину 2,5 м. В эти лунки вбили горизонтальные балки на расстоянии 230 см друг от друга. На каждой стороне октагона было сделано по шесть таких отверстий и соответственно вбито по шесть горизонтальных балок. На балки положили настил из досок. По современным расчетам, эта платформа, созданная Брунеллески, могла выдержать очень большой вес.
Кирпич и прочее необходимое доставляли на стройплощадку специальным большим подъемником, созданным Филиппо. Современники, в особенности из числа руководства, в подъемник не верили и всячески сопротивлялись данной инновации. А Гиберти - верил. И даже помог Филиппо заменить большую часть деталей подъемника на прочную бронзу, так что конструкция перестала ломаться. Итак, грузы поднимали на платформу большим краном, а затем малыми кранами в количестве 8 штук - на каждую грань октагона - поднимали на легкие подвесные мостки, где, собственно, и находились сорок бравых каменщиков, осуществлявших великую кладку.
Тут Брунеллески и углядел возможность отплатить добром и лаской порядочному буферу Гиберти.
Поскольку к тому моменту купол был выложен примерно на треть высоты, и грани его заметно сблизились, вести строительство с первоначально построенной платформы стало затруднительно. "Несколько брачча в высоту сделали без особых трудностей и без опасности для строителей, потому что лопасти купола поднимались почти отвесно... Но вскоре возросла опасность и страх мастеров и всех, кто находился наверху, так как под мостками теперь уже не было никакого парапета и высота вызывала страх, и немалый". Кроме того, пришло время класть первый венец для соединения всех граней купола.
Тут в одно прекрасное утро изобретательный Филиппо, как он сам любил вспоминать в старости, сказался больным, слег в постель и приказал делать себе припарки, жалуясь на сильную боль в боку. Строители, оставшись без руководителя, стали обращаться с соответствующими инженерно-техническими вопросами к бедному Гиберти. Тот попал как кур во щи. Ибо старался прислушиваться к тому, что говорили ему простые мастера-практики, но распоряжения отдавать боялся, чтобы не напортачить и не дать повода маньяку обвинить соратника в вопиющем невежестве.
Естественно, разразился скандал, и работы пришлось приостановить. Брунеллески упорно болел, но наконец его заставили выйти на стройку. Правда, маньяк поставил условием своего выхода четкое разграничение обязанностей между собой и Гиберти. Это бы ладно, оно разумно, но умный Брунеллески потребовал: пусть Гиберти на выбор либо конструирует помосты нового типа, либо выкладывает первый венец купола. Бедный кур, понявший, что щи доходят до точки кипения, в отчаянии выбрал второе: работа по выкладке венца была вроде как более традиционной, и он надеялся взять за образец венец шатра Баптистерия.
Далее понятно. Брунеллески блестяще справился со своей задачей, сделав помосты "новой формы" (фишка заключалась в том, что для оных помостов предусмотрительный Филиппо с самого начала запланировал и оставил в строящемся куполе специальные пазы). В то время как Гиберти, естественно, сделал все неправильно, и поэтому, как строго замечает современник (из лагеря Брунеллески), "затраты на венец - и немалые - пропали даром, кроме того, пропали даром 36 флоринов в год, истраченных на жалование Гиберти, без которого можно было бы обойтись". Брунеллески же переложил венец заново и сделал это, само собою, превосходно.
Помост Брунеллески (один из вариантов реконструкции).
То, что это не байка, а пусть и несколько расцвеченное, но изображение реальных событий, подтверждает действительное существование нефункционального венца. Он расположен примерно на трети высоты купола, сделан из дерева и расположен в промежутке между двумя оболочками. Форма венца не восьмиугольная, но в виде правильного круга. Считается, что данная цепь действительно функционально бесполезна, ибо стягивает не угловые ребра, образующие основу каркаса купола, а лопасти свода.
Тем не менее Гиберти, судя по всему, особого зла на Филиппо не держал, и это было очень мудро с его стороны, поскольку Брунеллески лишался повода обидеться за то, что обиделись на него, и регулярно Лоренцо прощал. Ох уж эти маньяки. Как они прекрасны. Как могут быть полезны. И как вредно относиться к их выходкам серьезно...
В 1428 году, когда купол был возведен до 2/3 высоты, состоялась очередная ревизия, и оба капомаэстри отчитывались перед ревизорами. В 1429 г. ревизия повторилась - так как в стенах собора появились трещины. Было высказано мнение, что это, возможно, от чрезмерной тяжести строящегося купола. Брунеллески считал, что трещины вызваны ошибками при возведении самого корпуса собора. Кто был прав - не совсем ясно. Скажем так: данный купол для данных стен был тяжеловат. Впрочем, проблему разрешили, установив в церкви внутренние железные тяги. В финале проверки полномочия Брунеллески и Гиберти были полностью подтверждены, "поскольку представляется невозможным привести возведение купола к благополучному завершению без их стараний и таланта".
Между тем у Брунеллески был совсем не экологический, а очень даже настоящий и, что еще хуже, политический враг. Всякий, кто хоть немного знает историю Флоренции, знает хоть что-нибудь о правящей династии Медичи. Первым Медичи, достигшим высшей власти (но упорно делавшим вид, что он крайний демократ, а вовсе не правитель), был Козимо. И вот именно с этим Козимо на базе политических взглядов не поладил Брунеллески.
Филиппо был патриотом, общественником и, что очень важно, сторонником партии Альбицци. Козимо Медичи был упорным и последовательным противником Альбицци. Звездный час Козимо настал, когда в 1429 году не без помощи Брунеллески, затопившего собственный лагерь, провалилась военная кампания против Лукки, вдохновлявшаяся партией Альбицци. Брунеллески пострадал со своей партией (и надо признать, что частично за дело). Козимо спокойно и методично отстранял Филиппо под благовидными предлогами от тех многочисленных строек, которые Брунеллески курировал. Попытка Филиппо помириться с Козимо, преподнеся последнему проектную модель палаццо Медичи собственного изготовления, провалилась. Правитель модель отверг, и палаццо семье Медичи построил архитектор Микелоццо.
Вот тут и обнаружилось, что быть маньяком и подозревать всех в злом умысле против себя любимого, а также шифроваться в связи с этим, - совсем не бесполезное занятие. Единственная стройка, которую без Брунеллески не могли завершить совсем и никак, - это купол Санта Мария дель Фьоре. И Филиппо, несмотря на неофициальную тиранию Козимо, оставили при куполе.
В 1436 году стройка была наконец в общем завершена - купол, пока без фонаря наверху, вознесся над городом. Впрочем, еще в 1433 году сломали стену, которая отделяла продольный неф собора, функционировавший как храм, от подкупольного пространства, и начали отделку алтарной части. В 1434 году по рисункам Брунеллески выполнили деревянный алтарь, установленный под куполом и наспех расписанный. Не застекленные еще круглые окна барабана затянули полотном.
Завершение купола было отмечено очень торжественно. Папа Евгений IV, вынужденный бежать из Рима, в течение двух лет жил во Флоренции. Зимой 1435 года он в знак своего благоволения послал в собор золотую розу. В следующем году папа собрался переселиться в Болонью. Тогда флорентийская Синьория попросила его перед отъездом освятить подкупольное пространство собора и алтарные капеллы. То есть ту часть собора, которая была за временной стеной и должна была быть впервые открыта для богослужений.
25 марта 1436 года по специальному помосту (а иначе толпа не дала бы папе пройти) Евгений IV в парадном одеянии, в сопровождении кардиналов, представителей Синьории, а также послов императора германского, короля Испанского, короля Арагонского, Венеции и Генуи, появился из монастыря Санта Мария Новелла, дошел по устеленному коврами помосту до собора, благословил церковь и провел первую службу под звуки мотета, исполняемого хором мальчиков и сочиненного специально для этого случая.
В описании торжества, посвященного завершению купола, ни единым словом не упоминается Брунеллески. В политической игре он был лишним. Тем не менее Брунеллески в своих кругах стал более чем знаменит. В том же 1436 году Альберти закончил второй - итальянский - вариант своего эпохального трактата о живописи и посвятил его Филиппо ди сер Брунеллески, который "по дарованию своему ни в одном похвальном деле не уступает кому бы то ни было из дренних и прославленных мастеров этих искусств".
Где такой черствый и завистливый человек, который не похвалил бы зодчего Пиппо, имея перед глазами столь великое сооружение, вздымающееся выше небес, настолько обширное, что оно осеняет собою все тосканские народы, и воздвигнутое без всякой помощи подмостий или громоздких лесов, - искуснейшее изобретение, которое поистине, если только я правильно сужу, столь же невероятно в наше время, сколь, быть может, оно было неведомо и недоступно древним?"
Приятно, когда хотя бы свои оценивают работу по достоинству.
До завершения фонаря, который строился тоже по проекту и с использованием машин Брунеллески, Филиппо не дожил. Но главная работа его жизни - красный восьмигранный купол-шатер с белыми ребрами, кошмар сопромата, гордость Ренессанса, начало кватроченто, любовь Флоренции, - возвышается над городом и сейчас. Немногие здания способны изменить облик города так кардинально, как это сделал великий купол № 3. Средневековая Флоренция, город сотни башен, стала ренессансной Флоренцией, купол которой поистине осенял - и осеняет до сих пор - собою не только всю Тоскану, но и всю Италию.
Филиппо Брунеллески.
Купол над Флоренцией.
Ну и под конец - купол, Флоренция и обалдело-идиотская морда застигнутого в момент полного щастья афффтара данного бреда.
В качестве анонса следующей части замечу: само собой, четвертый великий купол, построенный гениальным флорентийцем Микеланджело, создан не без оглядки на купол гениального флорентийца Брунеллески.
Впрочем, Брунеллески вообще регулярно не давал Микеланджело сна и покоя. Но об этом в следующий раз.
(продолжение следует)