И в этот момент прошлое решило вернуться.
28. Явление Дамы.
Все началось, как обычно, с любви. Любовные отношения, и далеко не только с работой, вообще играли в жизни Микеланджело куда большую роль, нежели почему-то принято думать. Другое дело, что романы у гения случались нечасто, только с исключительными людьми и по общепринятым меркам происходили с большой задержкой. Поздновато, пожалуй, переживать тонкости сыновне-отцовских отношений на четвертом десятке. Хотя лучше поздно, чем никогда...
Дама сердца тоже явилась к Микеланджело не в юные годы. Да и сама была уже немолода. Но что в жизни Микеланджело случалось так, как у других?
Уж если папа, так римский. Уж если женщина, так замечательная.
В последние годы, правда, в связи с тем, что в определенных кругах быть гетеросексуальным считается чем-то вроде неприличной болезни, даму стали активно отрицать. Дескать, значение ее в творчестве Микеланджело резко преувеличено. И сонеты-то он писал на самом деле исключительно молодому и красивому Томмазо Кавальери, а после смерти Микеланджело какой-то благонамеренный родственник в целях сохранения плезира поменял мужской род на женский и все скопом приписал прекрасной маркизе.
Томмазо Кавальери в жизни Микеланджело действительно был - и заслуживает уважения. Возможно, даже сочувствия. Микеланджело как человек крайностей бросил к ногам бедняги Томмазо все сокровища своей души (о дорогих подарках уж и не буду). Ромен Роллан считает, что "дружба Микеланджело к Кавальери походила на любовное безумие" - и, безусловно, прав. Микеланджело писал Кавальери совершенно невероятные письма. Ну, например.
«Мне бесконечно больно, что я не могу отдать Вам также и свое прошлое, чтобы служить Вам как можно дольше, ибо будущего мне отпущено мало, я уже стар... Я уверен, что ничто не нарушит нашей дружбы, хотя говорю, быть может, слишком самонадеянно, ибо, конечно, Вас не стою... Забыть Ваше имя для меня так же невозможно, как забыть о хлебе насущном, нет, я скорее забуду о хлебе насущном, который поддерживает лишь мое бренное тело, не доставляя никакой радости, чем Ваше имя, которое поддерживает и тело и душу, наполняя их таким блаженством, что, пока я думаю о Вас, я не чувствую ни страданий, ни страха смерти... Душа моя в руках того, кому я ее вверил... Если бы мне сказали: перестань думать о нем, мне кажется, я тут же бы умер».
Неслабо, конечно.
А еще Микеланджело писал Томмазо сонеты, которые, как водится, широко обсуждались римлянами. О, что там были за строчки. "Ты, который отнял у меня радость жизни". Или "Я плачу, я горю, я сгораю, и пищей сердца моего служит его же печаль"/
Однако, как и в случае с папой Юлием, я сильно сомневаюсь, чтобы данное увлечение перешло в стадию единения тел. Кавальери был человеком с большим внутренним достоинством. Даже если у Микеланджело на почве красы души и прочих достоинств молодого Томмазо слегка ехала крыша, Кавальери всегда вел себя разумно.
Они впервые увиделись осенью 1532 года в Риме. На горячее письмо 57-летнего Микеланджело (нет, я не буду, не буду говорить о климактерическом неврозе, не буду и все!) Томмазо ответил следующее: «Я получил Ваше письмо, которому безмерно обрадовался уже потому, что никак его не ожидал. Не ожидал, ибо не считаю себя достойным получать письма от такого человека, как Вы. Если даже Вам и отзывались обо мне с похвалой и если, как Вы уверяете, Вам понравились мои работы, все же этого недостаточно, чтобы человек, обладающий Вашим гением, гением, которому в наше время нет равного на земле, писал юноше, делающему лишь первые шаги и совершенно еще невежественному. Но, я знаю, Вы не можете лгать. Что же до Вашего расположения ко мне, я верю, более того — я убежден, что в Вас говорит любовь человека, который есть само олицетворение искусства, ко всем людям, кои посвятили себя искусству и истинно любят его. Я принадлежу к их числу и в ревности своей к искусству могу поспорить с кем угодно. Можете не сомневаться в моих чувствах к Вам: никого я так не любил и ничьей дружбы не желал так, как Вашей. Я надеюсь, что смогу быть Вам при случае полезен, и вверяю себя Вашей дружбе. Навеки Ваш, преданный Вам Томмазо Кавальери».
Для их отношений это было почти что программное заявление. Кавальери прошел по лезвию бритвы и сумел сохранить к Микеланджело отношение одновременно сердечное - и сдержанно почтительное. Вплоть до того, что Микеланджело тоже пришлось расставить точки над собственным i: "Мой властелин, не гневайся на любовь мою, — ведь я люблю лишь лучшее, что есть в тебе, ибо моя душа не может не плениться твоей душой. То, что я отыскиваю, то, что я читаю в твоих божественных чертах, недоступно пониманию простого смертного. Чтобы понять это, должно сначала умереть" (вообще это сонет, но я недолюбливаю его перевод на русский).
В общем, элементы
Так что отнесемся спокойно и с пониманием к тому, что в 1536 (или 1537) году в жизни Микеланджело появилась Дама.
Даму звали Виттория Колонна, была она маркиза, вдова, Богоискательница (не так, как Савонарола, а куда более разумно и спокойно), далеко не красавица, но, безусловно, личность - и к тому же талантливая поэтесса. Она тоже была в момент знакомства уже не молода - родилась в 1490, следовательно, не меньше 46 лет, по тем временам почтенная матрона. Слагаться к ногам Микеланджело Виттория вовсе не собиралась, за что ее, как водится, нередко поносят искусствоведы, обзывая многобуковием вплоть до католической ханжи. У нее была своя жизнь, и весьма нелегкая.
Дедом Виттории был знаменитый урбинский герцог Федериго да Монтефельтро, а следовательно, она - из высшей и самой, так сказать, ренессансной итальянской аристократии. В 4 года состоялась ее помолвка с Франческо Ферранте де Пескара, так как ее отец был очень дружен с Пескара-старшим. Виттория воспитывалась в семье своего будущего тестя, при дворе Констанции д'Авалос, в то время управлявшей островом Иския. Здесь собирались все знаменитости того времени, Бернардо Тассо, Павел Иовий, Саннацаро и др. Виттория научилась латыни, приобрела большие познания в итальянской литературе и начала заниматься поэзией. Ее биографы осторожно намекают, что она была вынуждена это сделать, ибо собою была не слишком хороша ("она решила развить свой ум и начала прилежно заниматься науками, ибо, не будучи очень красивой, стремилась достичь красоты бессмертной и непреходящей").
Брак состоялся, когда Виттории и Ферранте исполнилось по 17 лет, и Виттория Колонна стала маркизой Пескара. Дальше все было грустно и довольно предсказуемо: блестящий красавец муж, к тому же удалой вояка, и не слишком привлекательная внешне жена, сосредоточившаяся на духовном развитии, особенно после того, как стало ясно, что детей у них не будет (уж не знаю, кто был в том виноват). Ферранте жену не любил, изменял ей совершенно открыто, вплоть до того, что приводил любовниц в их дом. Виттория, конечно, писала в сонетах, что грубые чувства, не способные создать гармонию, из которой слагается чистая любовь возвышенных душ, не рождают в ней ни удовольствия, ни страдания («Мое сердце, согретое чистым пламенем, вознеслось на такую высоту, что низменные мысли ему оскорбительны»). Тем не менее она очень любила мужа, чрезвычайно мучилась от его измен и, когда в 1525 году он был смертельно ранен и скончался, была в страшном горе. Чтобы не дать ей уйти в монастырь, родные и знакомые подключили не много не мало лично папу Климента VII, который и уговорил вдову остаться в миру.
Блестящий маркиз Пескара.
Тоскующая Виттория жила то в Риме, то на Искии, где вспоминала, по-видимому, счастливые детские годы, переписывалась со всеми крупнейшими итальянскими писателями и сама писала сонеты, оплакивая утраченную любовь. В начале 1530-х она уже считалась в Италии первой поэтессой своего времени.
В 1534 году она обращается к идеям католического реформаторства. Нет, конечно, не Лютер и иже с ими, но те, кто пытался в самой Италии обновить церковь, не допуская раскола. Контрреформация еще не началась, и самые смелые дерзали говорить, например, такое: «Только разум может повести всех, кто ему послушен, истинными путями к истинной цели, а именно к счастью. Могущество папы есть также могущество разума. Папа должен помнить, что он управляет свободными людьми. Поэтому он не вправе повелевать, издавать запреты и отпускать грехи, руководствуясь лишь своею волей, а обязан руководствоваться законами разума, святыми заповедями и любовью, ибо любовь всегда приводит к Богу и к всеобщему благу». Виттория была самой восторженной участницей этой группы прекрасных, но, увы, проигравших идеалистов, и, естественно, находилась под наблюдением инквизиции.
Близости физической у них с Микеланджело, конечно, не было, хотя гений, возможно, сначала чего-то такого и желал. Виттория ввела их отношения в должные рамки и предложила высокую любовь-дружбу душ. Причем на строгой религиозно-нравственной основе, конечно. И вышло совсем неплохо - Микеланджело находил у своей Дамы утешение, а она, кажется, находила утешение в том, чтобы его утешать.
Они встречались по воскресеньям в церкви Сан Сильвестро на Монте Кавалло, где один монах читал им послания Павла, а затем вместе их обсуждали. И вообще вели нескончаемые беседы о религии, поэзии, искусстве. У нас есть редкая возможность узнать, как происходили эти встречи, так как их описал в своих "Четырех беседах о живописи" португальский художник Франсиско д'Оланда.
"В первое свое посещение церкви Сан-Сильвестро Франсиско д´Оланда не застал Микеланджело — маркиза Пескара с друзьями слушала без него душеспасительное чтение. Когда послание апостола было дочитано, маркиза с приветливой улыбкой обратилась к чужеземцу:
— Франсиско д´Оланда, — сказала она, — конечно, охотнее послушал бы Микеланджело, чем эту проповедь.
На это Франсиско, усмотрев в ее словах нечто для себя обидное, напыжившись, ответил:
— Неужели ваше сиятельство полагает, что я ничего другого, кроме живописи, не знаю и ни на что другое не гожусь?
— Вы слишком обидчивы, мессер Франсиско, — вмешался Латтанцио Толомеи, — маркиза, напротив того, убеждена, что живописцы все знают и все могут. У нас в Италии живопись в большом почете! Но, может быть, ее слова означают, что, помимо полученного вами удовольствия, она желала бы доставить вам еще и другое — удовольствие послушать Микеланджело.
Франсиско рассыпался в извинениях, а маркиза сказала одному из своих слуг:
— Ступай к Микеланджело и скажи ему, что я и мессер Латтанцио решили после обедни отдохнуть в нашей капелле; здесь приятная прохлада, и если он может уделить нам немного своего драгоценного времени, это было бы великим благом для нас. Но не говори, что здесь португальский гость Франсиско д´Оланда, — добавила она, зная, как дичится посторонних Микеланджело.
Дожидаясь возвращения посланного, они продолжали беседовать о том, как лучше навести Микеланджело на разговор о живописи так, чтобы он об этом не догадался, иначе он сразу же замкнется в себе и ничего не скажет.
Наступило молчание. Внезапно в дверь постучали. Почти у всех нас вырвались слова досады: мы решили, что маэстро не придет, раз слуга так быстро вернулся с ответом. Однако счастливой моей звезде угодно было, чтобы живший по соседству Микеланджело сам направлялся в сторону Сан-Сильвестро: он шел по виа Эсквили-на к Термам, беседуя со своим учеником Урбино. Наш посланец встретил его и привел, так что на пороге стоял сам Микеланджело. Маркиза, отведя его в сторону, долго с ним о чем-то говорила и лишь потом предложила занять место между собой и Латтанцио».
Франсиско д´Оланда уселся рядом с Микеланджело, но тот не обратил ни малейшего внимания на своего соседа, что сильно уязвило португальца. Не в силах скрыть обиду, Франсиско сказал:
— Оказывается, наиболее верный способ остаться незамеченным — это сесть на самом виду у человека.
Микеланджело удивленно на него посмотрел и тотчас весьма учтиво извинился:
— Простите меня, мессер Франсиско, я действительно вас не заметил, но это оттого, что я вижу одну лишь маркизу.
Все приумолкли, а Виттория меж тем весьма искусно и с большим тактом и осмотрительностью повела разговор о множестве предметов, не касавшихся живописи,— так опытный полководец с великим усердием и искусством осаждает неприступную крепость. Поведение же Микеланджело весьма напоминало бдительность и настороженность осажденного, который здесь расставит караульных, там подымет мосты, в третьем месте подведет мины, держа гарнизон в постоянной готовности у ворот и на стенах. Но в конце концов маркиза все же одержала победу. Да и кто мог бы устоять против нее?..
— Неудивительно, - сказала маркиза, - что тот, кто вас знает, ценит вас выше ваших произведений, тот же, кто вас не знает лично, превозносит творения ваших рук, а ведь это не самое совершенное, что есть у Микеланджело. И все же я могу вас только похвалить за то, что вы столь часто уединяетесь, избегая наших праздных бесед, не пишете подряд портреты всех герцогов, которые вас об этом просят, и почти всю жизнь свою посвящаете одному великому творению.
Микеланджело с присущей ему скромностью отклонил эти похвалы и весьма нелестно отозвался о болтунах и бездельниках — будь то герцоги или папы, — которые считают себя вправе навязывать свое общество художнику, когда ему и без того мало всей его жизни, чтобы осуществить задуманное.
Затем разговор перешел на высокие вопросы искусства, о котором маркиза говорила с благоговением. Для нее, как и для Микеланджело, произведение искусства являлось подвигом веры.
- Хорошая живопись, — сказал Микеланджело, — это как бы сближение, слияние с богом... Она лишь копия его совершенств, тень его кисти, его музыка, его мелодия... Поэтому художнику недостаточно быть великим и умелым мастером. Мне кажется, что и жизнь его должна быть возможно более чистой и благочестивой, и тогда святой дух будет направлять все его помыслы».
В 1541 г. Виттория покинула Рим, чтобы затвориться в монастыре сначала в Орвьето, а затем в Витербо. «Но часто она выезжала из Витербо в Рим только затем, чтобы повидать Микеланджело. Он был покорен ее божественным умом, и она отвечала ему таким же глубоким чувством. Он получил от нее и хранил много писем, дышавших целомудренной и нежной любовью, писем, в которых сказывалась возвышенная душа».
«По ее просьбе, — добавляет Кондиви, — Микеланджело нарисовал обнаженного Иисуса: безжизненное тело, кажется, вот-вот рухнет к ногам пресвятой матери, но два ангела подхватывают его. Мадонна сидит у подножия креста, залитое слезами лицо ее выражает невыносимое страдание, распростертые руки воздеты к небу. На деревянном кресте надпись: Non vi si pensa quanto sangue costa». Из любви к Виттории Микеланджело нарисовал также распятого Иисуса Христа, при этом не мертвым, как его обычно изображают, а живым. Обратив лицо к небесному отцу своему, Христос взывает: «Эли! Эли!» В отличие от обычных изображений, где тело распятого Христа представлено безвольно обмякшим, у Микеланджело оно корчится в предсмертных муках». Манера рисунков Микеланджело, выполненных для Виттории, необычна для него - мягкий итальянский карандаш, характер туманного облака, общий дух возвышенности и покорности.
Итак, он рисовал для нее, а она ввела его в мир веры. Виттория не только разъясняла Микеланджело Божественные откровения, о смысле которых он смутно догадывался, но, по словам Тоде, подала пример введения подобных религиозных мотивов в поэзию. В первую пору их знакомства появились «Духовные сонеты» самой Виттории. Она посылала их Микеланджело сразу после написания, и он, как сам говорил, черпал в этих стихах утешение и поддержку. Прекрасный сонет, которым художник отвечает Виттории, говорит о том, как он растроган и как благодарен ей:
"О ты, благословенный дух, что горячей любовью поддерживаешь жизнь в моем дряхлом сердце и не даешь ему умереть, отличая среди окружающих тебя радостей меня, хотя кругом столько более достойных... Такой ты предстала очам моим когда-то, такой и теперь являешься душе моей, чтобы утешить меня... За все твои благодеяния, за то, что не забываешь меня в моих печалях, я пишу, чтобы отблагодарить тебя, ибо полагать, что я в силах отплатить тебе за твои прекрасные, полные живого чувства творения жалкими своими картинами было бы недостойной, пустой самонадеянностью".
Он писал ей много стихов. И даже рисовал ее саму. Более того, ее портрет написал считавший себя учеником Микеланджело Себастьяно дель Пьомбо - и портрет явно сделан так, чтобы понравиться Микеланджело, как бы его глазами.
Вот официальный портрет женщины, написавшей о Богоматери: "звезда морей наших — ясная, путеводная".
А вот как видел ее Микеланджело...
...и его друг Себастьяно дель Пьомбо.
В начале 1547 г. маркиза, чувствуя приближение смерти, велела перенести себя во дворец своей кузины Джулии, где умерла 15 февраля 1547 г. Микеланджело присутствовал при ее кончине и говорил позже: «Меня убивает мысль, что, когда она умерла, я не осмелился поцеловать ее в лоб и лицо, а поцеловал только руку».
На смерть Виттории он создал два стихотворения.
Как лучше в мире не было творенья,
Так горше в мире не было печали, -
Ее уже не видеть и не слышать.
«После ее смерти он долго не мог прийти в себя, казалось, у него помутился рассудок» (Кондиви). Своему племяннику, которого Микеланджело очень любил, он пишет: "Я всегда один, и я ни с кем не разговариваю".
Второе стихотворение - из числа моих любимых.
Когда скалу мой жесткий молоток
В обличия людей преображает, -
Без мастера, который направляет
Его удар, он делу б не помог,
Но божий молот из себя извлек
Размах, что миру прелесть сообщает;
Все молоты тот молот предвещает,
И в нем одном - им всем живой урок.
Чем выше взмах руки над наковальней,
Тем тяжелей удар: так занесен
И надо мной он к высям поднебесным;
Мне глыбою коснеть первоначальной,
Пока кузнец господень - только он! -
Не пособит ударом полновесным.
(пер. Эфроса)
Портрет Микеланджело, нарисованный Даниэле де Вольтерра.
Ну и раз уж столько стихов, пусть будет еще один под конец:
Виттория Колонна и влюбленный
В нее Буонаротти. Эти два
Сияния, чья огненность жива
Через столетья, в дали отдаленной.
Любить неразделенно, лишь мечтой.
Любить без поцелуя и объятья.
В благословеньи чувствовать заклятье.
Творец сибилл, конечно, был святой.
И как бы мог сполна его понять я?
Звезда в мирах постигнута — звездой.
(Бальмонт)
(продолжение следует)