Третья история любви будет чуточку посложнее.
Сейчас много и громко говорят о новомучениках российских в лице последней царской семьи. Я, честно говоря, полагаю, что среди новомучеников есть очень много людей, куда более достойных признания святыми, нежели эта самая царская семья. Но это предмет совсем иного разговора. А вот чья семья мне действительно нравится, так это другого Николая - Первого - и другой Александры Федоровны. Несмотря на то, что в этой семье личности были отнюдь не поголовно святые, а, напротив, все по-своему грешные.
Ну а поскольку семья Николая I известна широкой общественности, так сказать, в лицо куда хуже, нежели семья последнего царя, начнем с действующих лиц и исполнителей.
Мужчина: Николай I Павлович Романов. Третий сын Павла I и Марии Федоровны. Едва не стал одноклассником Пушкина (великих князей Николая и Михаила собирались учить в том самом Лицее; но тут maman Мария Федоровна легла костьми и не позволила).
Не лучший из русских императоров как по характеру, так и по результатам руководящей работы. Тем не менее, на мой взгляд, существуют три сильных аргумента в его пользу: а) старший братец оставил ему крайне тяжелое наследство, чреватое всеми на свете неприятностями, от неправильного Исаакия до дворянской революции, б) этот же самый старший братец, сколько мог, воспитывал наследника/конкурента/младшего брата в духе скорее казарменного, нежели политического бытия; в) Николай был человек долга и работящий - и ну очень старался.
В семье Николай исполнял роль Власти, Мужчины и Опоры и тоже старался как мог. И хотя выходило тоже по-всякому, как у любого Власти-Мужчины-Опоры с любимыми детьми, в целом не так уж скверно и вышло.
Бабский цветник, или галерея любимых женщин Николая I. Не могу удержаться и представляю цветник в серии портретов одного времени - 1840/41 гг. - и даже одного художника, шотландки Кристины Робертсон, много работавшей при русском дворе.
1) Александра Федоровна, в девичестве Шарлотта-Фредерика-Луиза-Вильгельмина Гогенцоллерн, принцесса Прусская, по прозвищу Белая Роза. Трепетная, слабая и покорная жена императора Николая. Не менее трепетная и слабая мать семейства. Любила свои тонкие нервы и нежные чуйствия, что удачно совпало с пожеланиями ее Власти, Мужчины и Опоры на сей счет.
2) Мария Николаевна, старшая и любимая дочь Николая и Александры. Девушка, не только похожая на папу внешне, но и унаследовавшая его сильный характер, а не тонкие мамины чуйствования (это к первенцу Александру). Сумела найти свое счастье, невзирая на законного мужа, папину точку зрения и священника церкви на своей даче. Между прочим, после смерти законного мужа сменила его на посту президента Академии Художеств, причем сумела в ходе своего президентства не оказаться ни смешной, ни бестолковой.
3) Ольга Николаевная, средняя и любимая дочь Николая и Александры. Единственная из дочерей блондинка, но только снаружи. Похожа на маму внешне и даже несколько переняла мамины тонкие чуйствования. По счастью, в отличие от мамы, всю жизнь пыталась быть кому-нибудь полезной и вообще подсознательно рвалась к подвигу самоотверженности. Не сказать чтобы жизнь давала ей поводы для этого на каждом шагу, но несколько раз вышло неплохо.
3) Александра Николаевна, младшая и любимая дочь Николая и Александры. Брюнетка с хорошим голосом и чахоткой, прямо-таки Антония Э-Т.-А.Гофмана. В последнее время о ней даже пытаются создать легенду, что, дескать, умерла она во время пения и вообще скончалась на алтаре служения искусству. Зачем романтизировать и так уже совершенно романтическую историю, не понимаю. Впрочем, об истории - ниже.
4) И наконец, любимая невестка Николая I Мария Александровна, она же Мария формально-Дармштадтская, любительница вишни, будущая русская императрица.
Драма четырех цветниковских дам из пяти состояла в том, что на весь цветник Настоящий Мужчина и Опора был один-единственный - сам Николай I. И абсолютно ничего неприличного! Царь исправно любил свою Шарлотту, между прочим, по мне так самую незначительную из цветника, упорно, последовательно и с потрясающей самоотверженностью делал жену счастливой, а остальные четверо цветочков были без малейшего разврата на положении любимиц и даже баловниц. И я абсолютно серьезно называю каждую любимой. Вообще, надо сказать, это нетипично, когда каждую из трех дочерей где-нибудь какой-нибудь вполне авторитетный современник называет любимицей папы. И ведь обоснованно называет. Так что примем как данность, что свой цветник Николай действительно любил целиком - и любил всем сердцем.
А между тем мужики цветнику попадались, прямо скажем, с образом Власти-Силы-Опоры-Папы-Императора несравнимые. Про Макса Лейхтенбергского и Марию уже сказано. Григорий Строганов тоже не шибко соответствовал, но Мария, самая удачливая из дочерей, хорошо поискав, нашла себя в роли семейной Власти-Силы-Опоры. И на том обрела хоть какое, но счастье.
Что Сашок резко проигрывал рядом с папой, тоже понятно. Но вторая Мария, которая невестка, будучи существом интеллектуальным и ироническим, нашла свою точку равновесия в собственной душе, равно как интеллекте. И русской литературе. Ну и восьми детях, конечно.
Ольга и Александра подобной самостоятельностью, душевной либо характерной, от природы наделены не были, и наблюдать, как они искали Такого Же Мужчину, Как Papa, временами по-настоящему грустно.
Начало 1840-х - это было самое прекрасное время для семьи Николая. Марию в 1839 году пристроили за Макса Лейхтенбергского. Свежевлюбленного в невесту Сашка в апреле 1841 таки ж женили на Марии Дармштадтской. "Нет в Петербурге девушки красивее моей Ольги", - искренне говорил Николай, распевая с младшей дочерью, даровитой Александрой (предмет пения был очень, очень приличен - исключительно церковные напевы). Трое младших мальчишек были здоровы и росли как на дрожжах. Именно к этим, по-настоящему счастливым, годам и относится вышепредставленная цветочная галерея работы Кристины Робертсон, только портрет главы семьи более позднего периода.
Летом 1842 года Николай и Александра отпраздновали в Петергофе серебряную свадьбу. Отпраздновали скромно, в тесном кругу. Еще утром императрица "проснулась под звуки оркестра Кавалергардского полка, который играл любимую ею музыку, котору она слышала еще девочкой в Силезии". Во время завтрака брат и сестра императрицы, специально приехавшие из Пруссии, подарили Александре Федоровне серебряную люстру в 25 свечей и глиняные молочники из Силезии (экая пейзанская скромность); дети, взрослые и не очень, числом ровно 7, преподнесли маме браслет с семью сердечками из драгоценных камней; наконец, Николай презентовал супруге ожерелье из 25 замечательных бриллиантов.
Заодно Николай побаловал и любимых дочек: каждая получила по браслету из синей эмали с цветными камнями, которые отделялись друг от друга жемчужинами (тоже, надо думать, не маленькими). Смысл подарка папа-император не преминул объяснить: "Такова жизнь - радость вперемешку со слезами". Некоторое резонерство не должно скрыть от нас суровую правоту Николая. Впрочем, бедняга наверняка не подозревал, как - очень скоро - все обернется.
Николаю подарков не дарили, ибо Настоящему Мужчине и Опоре подобает за свои подарки получать от цветника взамен разве сознание его, цветника, полного щастья.
Очередным подарочком незамужним представительницам цветника должен был стать принц Фридрих Гессен-Кассельский (не путать с великими герцогами Гессен-Дармштадтскими! Это две разных гессенских ветви), младой, красивый сам собою и вообще весь обаятельный. Принца в июне 1843 года пригласили погостить в Петербурге, естественно, не без дальней цели (хотя он был более откровенен, нежели Макс Лейхтенбергский, и не притворялся, что в России его интересуют разве что маневры).
Как положено далее - нет, не в сказке, но в романтическом приключенческом романе (Майн Рид, Фенимор Купер и прочая), прекрасный собою идеальный герой оказался на распутье меж нежной блондинкой и страстной брюнеткой (смотрим ниже и зацениваем обеих романтических героинь на полотне работы той же Кристины Робертсон).
Вообще-то, по-честному, была очередь Ольги, которая самая красивая девушка Петербурга, и абсолютно всеотлично понимали, ради кого вызван в Россию прекрасный принц, включая самого принца. Но, вопреки первой части известной поговорки, джентльмены далеко не всегда предпочитают блондинок; опять же в полном соответствии со второй частью оной поговорки они частенько женятся на брюнетках. По всей видимости, прекрасному принцу, как домовому эльфу Блэков Кричеру, нравились страстные женщины.
Ольга, блондинка, имела имидж нежной, слабой и вообще хрупкой (при том, что прожила более 70 лет). Александра, или по-домашнему Адини (ударение на последнем слоге), была настоящей брюнеткой. "Она никогда не садилась от усталости даже во время многочасовых богослужений, любила совершать длительные прогулки верхом, могла поднимать младших братьев на руки и кружилась вместе с ними. Ей ничего не стоило обойти огромный парк в Царском Селе".
И вообще брюнетка выдалась вылитая Консуэло - вплоть до неизменной романтически гладкой консуэловской прически на всех портретах. Великой певицей, правда, великая княгиня не была, да и быть не могла. Между нами говоря, необыкновенные вокальные данные, которые Александре приписывают (голос в три октавы и прочее), тоже могли быть несколько преувеличены любящими родителями. Ну и обычное дело. Что ждать от родителей, когда разговор идет о гениальности любимого чада?
Принц Кричер, то есть, простите, Фридрих был сражен ожившею зандовскою Консуэлою наповал. А Ольга - а что Ольга? Как говаривал наше все по поводу другой, но очень похожей, Ольги, которая Ларина, Всегда скромна, всегда послушна, / Всегда как утро весела, / Как жизнь поэта простодушна, / Как поцелуй любви мила, / Глаза как небо голубые; / Улыбка, локоны льняные, / Движенья, голос, легкий стан, / Всё в Ольге... но любой роман / Возьмите и найдете верно / Ее портрет: он очень мил, / Я прежде сам его любил, / Но надоел он мне безмерно..
И вот в одну романтическую, северную, белую ночь Адини, прибежав в царскосельский кабинет Papá (а надо сказать, что кабинеты Николая I есть абсолютно во всех зданиях, где он когда-либо хотя бы чай пил; я ж говорю - данными на императора не вышел, но старался трогательно), призналась в том, что прекрасный принц сделал ей предложение, а она, не дав ему определенного ответа (тут хотелось бы усомниться, ибо сама Адини тут же добавила, что вопреки правилам этикета обнадежила воздыхателя, - но я скромно промолчу, дабы не портить кружевную романтику истории), побежала припасть к стопам Papá. И, чтобы история уж совсем развивалась по всем принципам романтизма, Адини на коленях начала умолять отца дать согласие на этот брак.
Николай I крупно попал (что за комиссия, создатель, быть взрослых дочерей отцом!). Адини, сказал он политически, я-то тебя могу благословить. Но твой принц приходится племянником нынешнему датскому королю и вполне может оказаться следующим датским королем. Надобно спросить мнения Дании. Ступай спать, дорогая, твой любящий Papá обязательно что-нибудь придумает.
Воля ваша, но пахнет тут не столько политикой, сколько семейными осложнениями. Прынца в Россию пустили для средней дочери, и вообще, в своих воспоминаниях Ольга столь мягко, скорбно, не делая акцента на своем благородстве, замечает, что жених ее младшей сестры казался ей "незначительным и без особых манер", что ежу ясно - она была весьма неравнодушна то ли к самому жениху, то ли к перспективе наконец выйти замуж и свалить от маминых истерик. Подробностей объяснений Николая с женой, Николая с Ольгой, жены с Ольгой, жены с Адини, двух сестер и, наконец, всех означенных особ с принцем Гессен-Кассельским навсегда останутся непроясненными: в семье Настоящего Мужчины и Опоры сор наружу не выносят. Известен лишь финал: Ольга смирилась, найдя счастье в самопожертвовании и роли деликатнейшей дуэньи - ей надо было в принципе присутствовать при разговорах сестры с женихом, согласно этикету, но она неизменно и благородно покидала их, чтобы не мешать.
Осенью императорская семья отправилась в Москву, а принц Фридрих - к себе на родину, а заодно и выяснять, как отнесется к браку Дания. Дания не возражала. В декабре 1843 года Фридрих вернулся в Россию, уже в официальном статусе жениха. В январе же 1844 года в Петербурге отпраздновали очередную свадьбу в царском семействе. Молодожены должны были остаться в России до весны, пока в Копенгагене для них строили дворец, а также дом на морском берегу для летнего пребывания.
Но свадьбами истории браков обычно не кончаются, хотя истории некоторых браков хочется закончить именно на церемонии бракосочетания.
Во-первых, прынц при ближайшем рассмотрении оказался не настолько прекрасным, как мерещился ранее. "Великая княгиня Александра Николаевна мечтала, как на новой родине она будет развивать мужа нравственно и духовно, как будет читать с ним Плутарха, чтобы пример благородных мужей древности помог ему. Она уже подозревала в принце Фридрихе склонность к развлечениям в неравном себе обществе, но была убеждена, что изменит его". Я ж говорю - романтика. В реальности такие благородные, возвышенные девочки в большинстве случаев с великой горечью убеждаются, что изменить натуру мужика может разве что вмешательство бензопилы судьбы, но никак не совместное чтение Плутарха.
А во-вторых, Адини заболела. Началось все еще осенью в Москве, но к зиме вроде все прошло. Хотя на следующий день после помолвки старый доктор Виллье, бывший медик бывшего императора Александра, сказал, что рука у великой княжны во время поздравлений была влажной, и девочка явно нездорова. Но его не послушали. Брюнетки женщины сильные и не болеют.
Между тем зимой, возвращаясь, как положено в романтической истории, с бала, Александра простудилась. Лежать с температурой и болеть брюнетка не желала и "вышла к завтраку, а затем к обеду, полагаясь на свою здоровую натуру". Но натура подвела. Адини стало лихорадить, а тут еще выяснилось, что она беременна, и врачи уложили ее на диван без права вести обычный активный образ жизни.
Николай меж тем отправился в Англию знакомиться с молодой королевой Вики (как мы помним, имевшей краткий роман с Сашком) и ее молодым мужем принцем Альбертом. Поездка прервалась внезапно и трагически. Из Росии срочно прискакал лейб-медик Мандт, тот самый, который потом не то даст Николаю по его просьбе яд, не то, что вероятнее, нарочно не вылечит императору простуду по просьбе Николая же (в общем, Мандт был настолько в доверии, что император, как ни кинь, поручил ему собственную смерть). Сообщение Мандта было просто и страшно: извините, произошла врачебная ошибка, а может, болезнь развивалась так быстро ввиду брачных утех и беременности, - словом, у Александры чахотка, причем одно легкое поражено необратимо, и надежды на выздоровление нет.
Николай прервал визит и ринулся в Петербург.
Семья к тому времени уже переехала в Царское Село. Жили не в Екатерининском дворце, а неподалеку, в Александровском. Адини чувствовала себя лучше, часто каталась с мужем в экипаже и показывала свои любимые места. В жару, однако, ее мучило удушье. Александра Федоровна отдала дочери свой кабинет, где было семь окон и много воздуха, здесь устроили для Адини спальню. Все надеялись.
Однако 29 июля, за три месяца до срока, у Александры начались роды. Шестимесячный ребенок, конечно, при том уровне медицины был не жилец. Он прожил всего час. Николай как царь имел привилегию, о которой редко вспоминают - он мог крестить младенцев и воспользовался этим правом, окрестив внука. Я думаю, для них, людей религиозных, это было очень важно. Врачи пытались спасти хотя бы Адини, но через пять часов умерла и она.
Жизнь семьи буквально переломилась. Александра Федоровна, цветочек чрезвычайно оранжерейный, столкнувшись с настоящим, а не картонным, горем, была в ужасном состоянии. Николай, на руках которого в буквальном смысле умерла младшая дочь, поседел. "Видеть Папу было поистине душераздирающе, совершенно внезапно Он превратился в старика", - писала позже в мемуарах Ольга. Однако в семье может сломаться кто угодно, но не Мужчина и Опора. Как чувствовали себя домашние, можно понять по записи в дневнике семнадцатилетнего великого князя Константина Николаевича, второго сына Николая: "4 августа. Настал, наконец, тяжелый последний день. Не забуду я никогда, как гроб понесли, как Папа в полголоса сказал: «С Богом», как гроб медленно стал спускаться в тихую могилу, как мы все бросили на него землю, как, наконец, я в последний раз взглянул на него в глубине могилы – и все исчезло с лица земли, что было Адини".
Николай держался. Он перевез семью из Царского Села, где все напоминало о дочери, в Петергоф. В Александровском дворце убрали балкон в комнате, где умерла Адини, устроили там молельню, а в самом здании изменили планировку помещений и даже изменили клумбы под окнами, чтобы Александре Федоровне ничто не напоминало о смерти дочери. Но императрица была в истерическом состоянии. Она постоянно плакала, мучилась "сердечными приступами" (сильно подозреваю, что из той же истерической оперы), жаловалась на глаза, которые болели (а чего им не болеть, если их обладательница все время рыдает?), наконец, императрица перестала спать. Бедная Ольга, как обычно, ухаживавшая за maman, тоже была не в лучшей форме. С врачебной точки зрения, однако, хуже всех было Николаю - вот уж у кого явно развивалась сердечная недостаточность: появились жалобы на печень, стали опухать ноги, "врачи опасались за его сердце". А.О.Смирнова-Россет, запись в дневнике 5 марта 1845 года: "Государь сказал мне: "Вот скоро двадцать лет, как я сижу на этом прекрасном местечке. Часто выдаются такие дни, что я, смотря на небо, говорю: ...зачем я не там? Я так устал".
Императрица может позволить себе быть убитой горем. Император - нет. Неважно, что он поседел и у него манифестирует левожелудочковая недостаточность. Царская власть - это такая работа, которая, при наличии у носителя власти совести, сопряжена с несвободой и чревата страданием.
Мужчина и Опора в горе вел себя поистине как Мужчина и Опора. Если ему нельзя было уйти в отпуск с "прекрасного местечка", то он, по крайней мере, устроил прекрасные каникулы для больной жены и уставшей дочери: он отправил их в Италию.
Осень и зиму 1845 года нервная императрица и ее верная Ольга провели на вилле Бутера в Палермо. До виллы императрицу, которую укачало в море, несли на руках. Из России выписали печников, которые сложили печи, русские пекари выпекали хлеб. Мужчина и Опора делал для своей женщины действительно все возможное.
"Весной, когда розы и апельсиновые деревья стояли в полном цвету, Александра Федоровна распрощалась с гостеприимным Палермо".Доплыв до Неаполя, где императрицу и Ольгу встретил на берегу лично король Обеих Сицилий, любимые женщины Николая получили от него письма. Пока дамы отдыхали, Николай работал - в том числе над тем, чтобы все-таки выдать неудачливую Ольгу замуж. Она была помолвлена с принцем Карлом Вюртембергским, специально для того, чтобы встретиться с невестой, приехавшим в Ливорно. Они вместе отправились во Флоренцию, где осматривали все неисчислимые флорентийские художественные ценности. В общем, хорошее было время, и в Россию Александра с Ольгой вернулись довольные и здоровые. 1 июля, в день рождения Александры Федоровны и в день их с Николаем Павловичем свадьбы, Ольга вышла замуж.
Да, но при чем здесь Петергоф? - спросят, дойдя до этого места, самые выносливые из моих многострадальных читателей.
Ну, во-первых, в Петергофе стояла (и сейчас тоже стоит, ибо восстановлена) мраморная памятная скамья с бюстом Александры Николаевны. Сама традиция сделать место с целевым назначением погрустить идет еще от Павловска времени Марии Федоровны - памятник родителям, где она грустила о родителях, мавзолей Павла, где она грустила о муже, и так далее. Это тоже официальное место для грусти по Адини - но куда более искреннее, чем у Марии Федоровны. И, несомненно, куда более ухоженное.
А во-вторых, Николай сделал любимым женщинам поистине царский подарок - два павильона, Царицын и Ольгин, в Колонистском парке, на маленьких островках посреди специально вырытого на месте Утиного болота симпатичного пруда. Выстроены были павильоны так, чтобы напоминать об Италии, где дамы так хорошо отдохнули. А окружали каждый павильон сады, да такие, которые "превращали острова в земной рай".
Но поскольку пост и так уже весь в фотографиях, а предыстория в общем изложена, картинки с островов (боюсь, что много) - завтра.