Если, так сказать, отвлечься от интерпретаций
Первое открытие заключается в том, что "Легенда" суть продукт соцреализма. То есть, конечно, соцНЕреализма, если уж выражаться совсем точно. Ибо только в соцНЕреальном пространстве может случиться, что царица с царевной не могут поделить простого художника. И только там, в упомянутом пространстве, гордо продолжают авторы трактовки, главгерой способен отвергнуть большой любофф ради счастия народнаго. Абсурд, старье, безвкусица и ваще все это несерьезно, но Лопаткина аххороша.
Я, конечно, не гуманитарий и всех тонкостей сюжетообразования "Легенды" не знаю. Но если просто так вспомнить сказки вообще, сказки восточные особенно и "1001 ночь" прицельно, сюжетов "высокопоставленная/ые героиня/и - гдепопалорожденный герой" дофигу и больше. Что со счастливыми финалами, что без оных. Так что саму коллизию явно не соцреалисты придумали.
Далее, если обратиться к типа историческому первоисточнику по Ферхаду и Ширин, то бишь поэме Низами, собственно, и прославившей сюжет в веках, сразу выяснится, что изначальная Ширин была как раз гранддама, армянская царевна. А Ферхад - простой простодушный зодчий самого неграндского происхождения, большой работяга и очень, очень хороший человек. Поздний фанфик на тему Низами, коим, собственно, является поэма Хикмета, в свою очередь послужившая основой либретто меликовско-григоровичской "Легенды", просто заботливо воспроизвел коллизию. Все остальное Хикмет накрутил тоже по канону. Ну, например, любовный треугольник, две вершины которого - Ферхад и Ширин, а третья - некое властное лицо, собственно, и губящее Ферхада и любовь его. Только лицо мужского пола, более развратное и, я бы сказала, заметно более подлое, нежели в общем и целом достойная уважения и сочувствия личность Мехменэ-Бану. Как нехороший персидский владыка Хосров работает, аналогично Мехменэ-Бану, собакой на сене, можно прочесть в кратком (это на шести страницах, предупреждаю) изложении великого произведения Низами здесь - http://www.nkratkoe.ru/nizami/hosrov_i_shirin. Я же меланхолически констатирую, что у Низами, в общем, есть уже все, что потом
Соцреалистический фанфик Хикмета-Григоровича, следовательно, внес два главных изменения в сюжет Низами. Первое - про Ферхада. Он в балете от коварства владыки не погибает. Ну то есть в конце концов он, наверное, погибает, потому что по логике событий так и помрет, пробивая свою скалу на благо народное. Что в финале балета вполне ясно. Но зато, в отличие от поэмы, воспитает целое поколение собственным примером. Что тоже в финале показано недвусмысленно. И вообще парень обретет себя и реализуется на безнадежной работе (что не явствует, но в общем читается и, пожалуй, несколько утешает). Главное изменение здесь - этот самый народ, ради которого Ферхад лишает себя общества Ширин. С точки зрения бытовой, совершенно непонятно, почему Ферхад, днем поколотив скалу, не может вернуться вечером в уютный домик и счастливо кушать супчик, приготовленный заботливой женой-Ширин. Привлечение соцреализма вроде как снимает противоречие: какое может быть личное счастье у настоящего народного вождя? Ему некогда, он пошел в историю и забронзовел на пьедестале. Какая-то логика в этом есть, хотя если разобраться спокойно, подобный поворот только оглупляет балет вообще и персонажей в частности. Но допустим.
Второе большое изменение - это образ нехорошего властителя, разлучившего Ферхада и Ширин. Вместо Хосрова, который себя в истории Низами ведет так, что в балете выглядел бы хуже Раджи, Ротбарта, Мышиного короля и жизельного Альберта вместе взятых, имеет место железная характером, но хрупкая душою Мехменэ с ее трагедией Напрасной Жертвы и Неразделенной Любви. Тут не хочешь, а посочувствуешь. В общем, привлечение соцреализма возвращает к тем же курилочным разговорам и уровню тамошней логики.
Но где соцреализм увязать противоречия бессилен, там обязательно рано или поздно явится секс и запахнет жареным. Причем чем нетрадиционнее, тем лучше. Я тут недавно с большим интересом прочитала "Разговоры о русском балете" Гаевского-Гершензона. Масса интересного, хотя книга, конечно, из серии "не для того, чтобы ей верили, а чтобы над ней думали". Темы "Легенды" там коснулись, вестимо, в ходе ругания Григоровича. Бесспорно, Григоровича есть за что ругать и за что не любить. Хотя я его местами, а именно там, где три его первых балета, "Легенда" в их числе, все-таки люблю. И потом, даже в ругани надо соблюдать какую-то логику. Когда Гершензон, умный ведь человек, в азарте разоблачения григоровичской магии договорился до того, что засилье мужского балета у Григоровича доказывает, кгхм, амбивалентность сексуальных предпочтений балетмейстера, я весьма удивилась. Если б все было так просто: много мужского танца - гомосек, много женского - гетеросексуал... а если пополам? а если ни то, ни другое? Люди так устроены, что сексуальные предпочтения на их творчестве отражаются весьма и весьма опосредованно. Но тут Гершензон прикрепил к разговору "Легенду" и выдал трактовку
А именно. "Между прочим, если смотреть внимательней, то проблемы Григоровича начались уже с "Легенды о любви". На кого ставился спектакль? На Рудольфа Нуреева. Кто делал спектакль? Григорович и в очень большой степени Симон Вирсаладзе - для постановки подобного балета требовался чрезвычайно изощренный изысканный ум и дар (Григорович, как мне кажется, проще). Художественная идеология "Легенды о любви" - очевидный продукт Вирсаладзе. Ферхад был придуман совсем не таким, каким его танцуют и представляют сейчас. Предположу, что Ферхад затевался с некоторой оглядкой на Нижинского. В советском театре это первая и достаточно явная отсылка к мифу и художественному типу Нижинского (в начале 1960-х реабилитация балетной эмиграции еще не произошла), к его двусмысленным декадентским рабам из "Павильона Армиды", "Егиетских ночей", "Шехеразады", распростертым у подножия сирен - Армиды, Зобеиды, Клеопатры. Нуреев с его гомоэротичным (а точнее, андрогинным) темпераментом идеально подходил для столь тонкой затеи. Ферхад (вместе со своими приятелями, четверкой юношей, для которых Григорович поставил самые элегантные танцы в балете) - изысканный пассивный восточный юноша с мерцающей сексуальностью, готовый невинно резвиться с маловыразительной и постной Ширин и с наслаждением отдаваться харизматичной и тоталитарной Мехменэ-Бану, которая в свою очередь разрывается между откровенно сексуальным влечением к собственной сестре и непреодолимым стремлением к мести-изнасилованию ее возлюбленного. Вообще, любовный треугольник Ширин-Ферхад-Мехменэ-Бану - едва ли не самое рискованное и пряное сексуальное изобретение послевоенного советского театра, а партия Мехменэ-Бану - заветная территория всех советских и постсоветских балерин с латентными лесбийскими склонностями. Остается только пожалеть, что интриги К.М. Сергеева и ужасный характер самого Нуреева помешали Григоровичу и Вирсаладзе реализовать этот проект - мы увидели бы совершенно другую "Легенду" без этих тупых одноклеточных мачо, бряцающих стероидными мышцами в бессмысленных возобновлениях "Легенды" на столичных и провинциальных сценах. Юноша Ферхад мог стать первым вызовом советской натуре, но оказался - ситуативно, непреднамеренно - стимулом для продолжения традиции псевдогероического мужского танца. В итоге советское победило уже в "Легенде".
Гаевский, правда, тут же возражает, что "это чистая фантазия, не имеющая ничего общего ни с Нуреевым тех лет, ни с Аллой Осипенко, на которую партия Мехменэ-Бану ставилась в Ленинграде, ни с Майей Плисецкой, которая танцевала эту партию в Москве, ни с общим смыслом этого балета", а "на сцене тех лет Нуреев - я его хорошо помню, ничего подобного и не демонстрировал. Если и было в нем что-то неожиданное, так это повадка хищника, хищная натура, каким-то образом уживавшаяся с манерой образцового премьера ленинградского балета". Но от этого теория, озвученная Гершензоном, не перестает быть совершенным образцом вульгарно-бытовой трактовки, только раскрашенной клубничкой и вообще Фрейдом.
И мужская курилка тоже ничего нового в плане понимания легендных коллизий не дает. Та же озабоченно-неудовлетворенная Мехменэ (правда, еще и латентная лесбиянка - бедная, как она страдает). Та же маловыразительная и постная сопля Ширин. Ну и Ферхад, изуродованный соцреализмом до неузнаваемости. И опять же дебильный сюжет вне всякой логики - ну разве если его расценивать как призыв партии и правительства к строительству коммунистического общества в отсталой Средней Азии, тогда, может.
Все это было бы смешно, когда б не наводило на мысль, что смысл "Легенды" находится вне соцреализма, секса и вульгарного быта. Конечно, и бытовые детали, и соцреализм, и секс (а то!) у Григоровича в первых трех лучших (я бы даже сказала, единственно хороших) балетах присутствуют, куда без них. Но эти темы все-таки не главные, а так, завлекательные завитушки на торсе.
По-настоящему Григорович в шестидесятые - как, впрочем, и после, - страстно, яростно, дотошно и порой неожиданно был заворожен проблемами власти.
(когда-нибудь пустят еще на часок, я думаю).
