Второе, почему страшно, - все невероятно зыбко. Настоящая история власти, когда, как говорил Лем по поводу убийства Кеннеди, ставки так высоки, что правды быть не может - только версии. Может быть, царевич Дмитрий был убит в Угличе. А может, не был. И лже-Дмитрий, который самый первый, был настоящим царевичем. Но точно так же возможно, что и не был. Может быть, он и вправду погиб в Кремле. А может, не погиб. В какой-то момент начинаешь осознавать, что особой разницы нет - Дмитрий или нет, но какой-то мальчик все равно погиб в Угличе. Если не Дмитрий, это даже хуже и подлее. Какой-то человек погиб в Кремле - сам Дмитрий (лже?) или обманутый и преданный ткач, наряженный в его одежды, это даже хуже и подлее. И так всю дорогу. Выбор между невыносимо плохим и еще более невыносимо плохим.
Вообще в какой-то момент чтения на эту тему создается, видимо, тот же эффект, который в реале достигался годами Смуты - устаешь видеть в тех, кто у власти, людей. Потому что там, где власть, там, конечно, не остается никакого места для совести. Уж не говоря о правде или там смешных понятий типа чести. Это третье, почему страшно. Они же все-таки люди. Все. Бессовестные, бесчестные, лживые, неверные, жалкие, ужасные - да, но даже самые чудовищные поступки в это, как, впрочем, и в любое другое время совершали и совершают живые люди. Каждый, конечно, не без искры Божией. Что они делают с этой своей искрой - другой вопрос. Наверное, правее всех в этой смуте те бабы, которые в начале и конце книги воют на казни маленького сына Марины Мнишек. И кричат - что ж вы делаете, за что мальца казните, за что мать смотреть заставляете. При всем ужасе сцены - настоящем, напоминаю, не придуманном Кингом и прочими популярными мастерами щекотнуть заплывшие жиром тонкие нервия чуйствительных, - только здесь и есть совесть и правда во всей этой самой что ни на есть нашей истории.