Ну и ничего, досмотрела почти до конца всего с парой перемоток. Параллельно, правда, вела в агенте репортаж из недр постановки, что сильно помогло и мне, и моему восприятию (боюсь, нельзя того же сказать о несчастном адресате репортажа, проявившем прям-таки святомученическое терпение, за что ему гран мерси).
Что следует сказать. Как обычно,
Беда в другом. Если ты сказал "бордель", значит, это должно быть тебе для чего-то нужно. И не в смысле показать, что ты тоже смотрел где-то как-то какие-то западные спектакли, а как средство выражения. Но если посмотреть, что режиссер выражает своим борделем, то выводы получаются самые неожиданные. Есть такой анекдот: маленькая девочка приходит к бабушке и спрашивает, что такое шлюха. Деточка, говорит бабушка, шлюха - это... это такая ужасная страшная женщина, ну ее. Девочка заматывается в простыню, рисует черные круги вокруг глаз и приходит к бабушке, растопырив пальцы и завывая: "УУУУУУ, БАБУШКА, Я ШЛЮХА!!!" Вот у меня такое ощущение, что общественность обвиняет режиссера Чернякова не по делу: он кристально чист душою и детски наивен, как героиня анекдота. Конечно, Москва умеет из всего устроить сущий бардак, но конкретно этот как-то очень странен даже для города Москвы. Все мы тут люди более-менее взрослые и представляем, что делают бордельные бляди, правда? А вот Черняков, человек, в отличие от нас, неиспорченный, не представляет. Его работницы постельного фронта заняты тем, что дефилируют туда-сюда, кто с веером, кто без юбки, подтанцовывают под вальсовые распевания Ратмира кто фокстрот, кто танго (ну Москва, понимаете), моют уставшему грязному замерзшему отупевшему Руслану ноги и голову прям на сцене, заботливо кутают бедолагу в женскую кофту и меховые шлепанцы и устраивают смотр личных достижений. А именно: 1) жонглирование фруктами, 2) вставание на мостик, 3) верчение тросточки, 4) перетоптывание типопоиспански с хлопаньем себя почему-то по темечку, 5) попытка отбить чечетку, 6) запускание со второго этажа бумажных журавликов и т.п. Дальше пошла совсем оргия. Ратмир играет с блядями в серсо, ловя их колечки на свою палочку. Хорошо ловит, кстати, ни одного не пропустил. Потом персонал во главе с клиентом построился в змейку и начал танцевать летку-енку, а чтобы оргия дошла до офигенных высот, вместо журавликов с верхнего яруса запустили радиоуправляемый вертолетик. Или в Москве теперь новые русские так развлекаются, или это тонкий намек, что с Ратмиром все понятно, он
Но как бы ты ни был младенчески невинен душою, если ты режиссер, за зрелище отвечай. Не дело, когда усиление эротического элемента в борделе на сцене происходит путем замены бумажных журавликов на гудящие вертолетики. Не вижу, почему общественность так фрустрирована голыми задами и сиськами четвертого действия. По мне, зады и сиськи плохи не тем, что голы, а тем, что их голость немотивирована и ничего не означает по ходу сюжета. Ровно настолько же и тем же самым, то бишь немотивированностью и ненужностью, плохи все остальные, не такие голые, режиссерские находки. Заставить солистов и массовку в меру слабости сил изображать современных невоспитанных нуворишей - этого будет достаточно для интереса только очень несложным зрителям. А вот ты на хор "Лель таинственный, упоительный" придумай что-нибудь адекватное, язычески-эротически-ударное. Но именно в этот момент певцы перестают притворяться богатенькими ряжеными, встают незамысловато в хороводик и начинают ходить вокруг праздничных столов с недопитым шампанским. В хороводике причем участвует затесавшаяся в труппе Голова - этому-то на что сдались плодородие с Лелем?
Черняков плох не попыткой ввести в русскую оперу широко распространенные в западной опере изобразительные средства, а полным непониманием того, что с ними делать. "Он хотел что-то сказать, но речь ему мешала" (с). Налицо постоянное и довольно забавное непопадание в тон, масть, такт, смысл, стиль и все остальное тоже. Допустим, Руслана заперли в ангаре, где почему-то лавовые валуны и разбросанные трупы в гимнастерках, довольно безвкусный намек на кавказскую войну, что ли. Певец послушно ползает по весьма неровной поверхности, обращаясь почему-то к горам как к полю. Чей борзый конь тебя топтал? - вопрошает он валуны, начисто игнорируя вопрос, что же за конь оборзел до такой степени, чтобы отправиться в эти Гималаи. И так всю дорогу. Как знаковые для спектакля, я бы особо отметила два момента: во-первых, когда новорусская балованная Людмила, с размаху плюхнувшись папочке олигарху на коленки, игриво требует: "Разгони тоску мою!" - видимо, здесь изложена краткая программа того, что, по мнению режиссера, ждет от него публика. Второй эпизод - пример нежданно возникшего вопреки усилиям режиссера смысла - когда Финбан, то есть, простите, Финнобаян бесконечно и совершенно не по-русски (что бы он там ни считал) балладно излагает краткую историю своей жизни опухшему после пьянки и помятому после неудачной женитьбы Руслану. На лице последнего наблюдается непередаваемое смешение терпения, раздражения на иностранца, чего-то там плетущего на свой лад, и жажды наконец спокойно похмелиться. Вот подавляющее большинство смыслов, которые в этой несчастной постановке временами все же проскальзывают, возникают, видимо, подобным образом. Что выросло, то типа и выросло. А остальное - это чтобы разогнать тоску, потому что сам по себе Глинка, понятное дело, ничего кроме тоски нагнать не может.
Негусто, однако. Как ни кинь, а чистоты и душевной невинности самих по себе маловато, чтобы считаться режиссером. Особенно если разум, судя по всему, столь же чист и невинен, что по части мысли, что в области фантазии. Шел бы уж тогда в монастырь, что ли. А то так и представляется выход г-на Чернякова