Что хотелось бы сказать в заключение. Во-первых, это очень хороший, целостный и грамотный срез культуры, существовавшей до революции и исчезнувшей после нее же. Во-вторых, в этой культуре было много хорошего, и есть смысл в нее играть, как, в общем, в хорошее в любой культуре. В-третьих, нехорошего там тоже было в количестве, и нет смысла ее идеализировать, как, несомненно, плохое в любой культуре. Вообще я против крайностей в отношении к чему-либо. Ищите хорошее в плохом не для оправдания и плохое в хорошем не для очернения, а чтобы понять. Объемно, с тенями и светом, а не на плоскости, всегда понимается лучше.
И, наконец, не принимая малость (а то и не малость) истерические легенды о святости жизни последней царской парочки, я вовсе не считаю, что у новоявленных типосвятых не было ничего хорошего. У них были дети. Вообще, если без ложной сентиментальности, парочка была бы в истории, в том числе в истории церкви, ничем без расстрела. Ну, выслали бы их из России, и дожили бы они век за границей, и было бы это весьма неприглядное зрелище. Причем и это не все: даже будь расстрел царя с царицею в Екатеринбурге, но без несчастных детей, чем опять-таки была бы парочка? Ну, убили бездарного царя с психбольной царицею. Да, плохо, что уж. Но, с другой стороны, у нас в истории много кого из царей убивали, причем куда за меньшее. А вот то, что в екатеринбургском подвале погибли дети, действительно адски тяжело и принять совершенно невозможно.
Между прочим, то, что парочка даже не попыталась как-то спасти детей, отделив их от себя, производит лично на меня очень тяжелое впечатление. Нет, конечно, Бог им судья, а мое мнение тут тридцать пять миллионов стотысячное. Но моему мнению, честно говоря, на это плевать, когда дело доходит до детей. Потому что детей надо спасать, точка. Не получится всех - хоть кого-то из девчонок. Дети не должны становиться жертвами уперто-эгоистической замкнутости глупой женщины на своих страстно лелемых тонконервиях и мужниного потакания жениным тонконервиям. Что-то есть в этом такое, что лично мне принять еще труднее, чем расстрел четырех девочек и больного мальчика.